Читать книгу "Чудовище должно умереть - Николас Блейк"

— С вашей стороны, очень умно, что вы это поняли, — сказал Феликс.

В этой фразе, произнесенной Феликсом спокойным, но слегка разочарованным тоном, Найджелу послышалось нечто невероятно жалкое — как будто он обнаружил какой-то недостаток в одной из книг Феликса.

— Вы снова вернулись к этому пункту в более поздней записи. Приблизительно вы сказали так: «Тихий, слабый голос, думаете вы, добрый читатель. Не обманывайтесь. У меня нет ни малейших угрызений совести по поводу убийства Джорджа Рэттери». Вы пытались притвориться, что вас не мучает совесть, но совесть была написана крупными буквами в ваших поступках и между строк вашего дневника. Надеюсь, вы не возражаете против того, что я все продолжаю. Понимаете, мне нужно все выяснить, во всяком случае, для себя самого.

— Можете продолжать так долго, как пожелаете, — сказал Феликс с кривой усмешкой. — Чем дольше, тем лучше. Вспомните Шехерезаду.

— Тогда идем дальше. Предположив, что теперь Джордж должен был прочитать ваш дневник, можно сделать вывод, что ваш план убийства на реке был отвлекающим маневром. Если бы вы действительно задумали утопить его в реке, вы не стали бы все тщательно описывать в дневнике, а потом подталкивать его к прочтению. Тогда я спросил себя: а зачем вообще эта затея с яхтой? И ответом было — вы сделали это для того, чтобы вырвать у Джорджа признание. Это так?

— Да. Кстати, я уже был вполне уверен, что Джордж проглотил наживку: как-то я обнаружил, что дневник водворен под доску немного иначе, чем это делал я. Понятно, для Джорджа этого было недостаточно, чтобы понять, что я Кернс и охочусь за ним. Поскольку над ним висела угроза убийства, он не осмелился бы раскрыть меня, если бы только не зашла речь о его жизни или смерти. Вот почему он дал мне осуществить мой план вплоть до момента, когда мы поднялись по реке и я предложил ему самому вести лодку по ветру. Разумеется, он обезопасил себя — как он считал — тем, что до поездки передал мой дневник своим поверенным. Я был совершенно уверен, что он так поступит. Для нас обоих находиться в одной лодке было настоящим испытанием. Наверняка Джордж гадал, хватит ли у меня решимости и смелости довести свой план до конца: да и я сидел как на иголках в ожидании того, осознает ли он в самом деле грозящую ему опасность и сумеет ли в последний момент пойти на вынужденное признание, что это он сбил Марти. Могу сказать, что мы оба чертовски нервничали. Если бы он согласился на мое предложение управлять лодкой, это означало бы, что он не читал моего дневника: тогда по возвращении я бы вылил отравленное содержимое бутылки.

— Но он наконец сдался?

— Да. Когда мы развернулись и я попросил его взять на себя управление, он просто взорвался. Сказал, что ему известно, что я задумал, что он направил мой дневник поверенным, чтобы они огласили его в случае его смерти, а потом попытался шантажом вынудить меня купить у него дневник. Это был самый тяжелый для меня момент. Понимаете, я был почти уверен в том, что он убил Марти, иначе он не зашел бы так далеко, прежде чем остановить меня. Но у меня не было неоспоримых доказательств. И когда я указал ему, что дневник так же опасен для него, как и для меня, — поскольку в нем рассказывалось о смерти Марти, — он мог просто сблефовать — мог притвориться, что и понятия не имеет о Марти. Но случилось так, что он сдался. Он признал, что положение было опасным, и тем самым признал свою ответственность за смерть Марти. Этим он, как говорится, подписал себе смертный приговор.

Найджел встал и приблизился к окну. У него кружилась голова и побаливало сердце. На нем сказывалось столь жестоко подавляемое эмоциональное напряжение этого разговора. Он сказал:

— С моей точки зрения, версия о том, что план расправы с Джорджем на реке был фальшивым и не должен был быть приведен в исполнение, была только версией, которая могла объяснить другой сложный момент.

— И что это было?

— Боюсь, мне снова придется упомянуть Лену. Понимаете, если бы «несчастный случай» на реке действительно должен был произойти — если бы он был вашим реальным и единственным планом убийства Рэттери, — вам неизбежно пришлось бы раскрыть свое инкогнито во время расследования. Тогда Лена узнала бы, что вы — отец Мартина Кернса, и сразу же заподозрила бы, что несчастный случай вовсе не является таковым. Конечно, она могла бы вас не выдать, но я не мог понять, зачем вам таким образом отдавать себя в ее руки.

— Боюсь, я намеренно старался не замечать, насколько сильна ее любовь ко мне, — серьезно сказал Феликс. — Я начал с того, что обманул ее, и не мог по-настоящему верить, что она меня не обманывает — заигрывая со мной из-за моих денег. Это показывает, насколько я ничтожный человек. Моя смерть не станет потерей ни для мира, ни для меня.

— С другой стороны, если вы убили Рэттери и знали, что дневник станет доказательством, вы должны были примириться с мыслью, что раскроется вся история Фрэнка Кернса. Вы полагались на то, что никто не станет сомневаться в том, что истинным был ваш план утопить Джорджа. Поскольку вы намеревались расправиться с ним на реке в тот день и вам помешало только то, что он неожиданно узнал о ваших планах, невозможно и подумать, что вы заранее подготовили все, чтобы отравить его в тот же самый вечер, — вы полагали, что полиция будет рассуждать именно так, верно?

— Да.

— Идея была блестящая. Я попался на нее. Но для Блаунта она была слишком утонченной. Икс признает, что планировал убийство Игрека; Игрек убит; следовательно, все шансы за то, что это совершил Икс. Вот как он рассуждал. Всегда представляет опасность переоценка тонкости полицейского и недооценка его здравого смысла. И еще одно: вы дали полиции слишком небольшую возможность подозревать в убийстве кого-то другого.

Феликс покраснел:

— Слушайте, не такой уж я подлец. Не думаете же вы, что я на самом деле способен свалить дело на невиновного!

— Нет, конечно, не намеренно. Уверен, что вы на это не способны. Но ваш дневник содержит материал, который на какое-то время заставил меня думать, что убийцей была старая миссис Рэттери; и Блаунт в основном базировался на вашем дневнике, когда выстраивал версию, что Джорджа убил Фил.

— Признаюсь, я ничего не имел бы против, если бы Этель Рэттери повесили — она изуродовала жизнь Фила. Но мне и в голову не приходило, что я бросаю на нее тень подозрения. Что касается Фила — знаете, я скорее умер бы, чем причинил ему какое-то зло. По существу, — продолжал Феликс глухим голосом, — в некотором роде именно Фил и убил Джорджа Рэттери. Я мог бы раздумать или испугаться и отказаться от мысли убить Джорджа, если бы каждый день не видел, как этот негодяй мучает Фила. Для меня это было равносильно издевательствам над моим Марти. О господи! Неужели я совершил это напрасно! Что, если Фил и в самом деле…

— Нет, с Филом все в порядке. Я уверен, что он не совершил никакой глупости, — сказал Найджел, стараясь говорить как можно убедительнее, хотя сам ни в чем не был уверен. — Но тогда как же, по-вашему, должна была выглядеть смерть Рэттери?

— Самоубийством, конечно! Но Лена убрала бутылку и передала Филу, чтобы он ее спрятал. Случайность, в которой воплотилась высшая справедливость.