Читать книгу "Пятьдесят оттенков темноты - Барбара Вайн"

Возможно, это лишь моя фантазия, но мне кажется, Вера считала, что откупилась. Она заплатила высокую цену: муж, свобода, обеспеченное будущее, все, что еще можно было спасти из отношений с Фрэнсисом, преданность Иден. Думаю, она надеялась, что после уплаты этого огромного выкупа фурии оставят ее в покое. Вера просила у богов такую малость — неужели они не проявят к ней снисхождения? К большинству женщин проявляли, иногда слишком часто, что становилось не благословением, а проклятием. Можно сказать, Вера желала лишь одного — чтобы ее оставили в покое. Говоря, что хочет просто посидеть в сумерках, она вкладывала в свои слова более глубокий смысл. Сомневаюсь, что новости, пришедшие почти сразу же после возвращения Иден из свадебного путешествия, могли обрадовать Веру, хотя остальные члены семьи в то время считали, что ей это выгодно. Может, у нее внутри все оборвалось? Или она почувствовала себя в ловушке? Вне всякого сомнения, Вера молилась, чтобы следующее письмо принесло ей весть, которую она так ждала, или чтобы однажды вечером зазвонил телефон…

Сумерки действовали на меня угнетающе. Я сказала, что ненадолго схожу к Кембасам.

— В такое время? — автоматически откликнулась Вера, но возражать не стала.

Думаю, это было незадолго до того, как она познакомилась с новой миссис Кембас, которая стала ее лучшей подругой, ее опорой (и главным свидетелем защиты на суде), или по крайней мере до того, как подружилась, поскольку, прощаясь со мной, Вера не упомянула о ней, а просто напомнила, чтобы я не забыла запереть дверь, когда вернусь. Наверное, я сильно повзрослела с тех пор, как меня отправляли спать в восемь, — или Вера стала настолько терпимее! Тем не менее тогда имя Джози Кембас не прозвучало, что непременно случилось бы два или три месяца спустя, и мне не пришлось передавать разного рода сообщения и приветы от Веры.

Мать Энн умерла от рака, и через шесть месяцев ее отец снова женился. Мой муж утверждает, что Дональд Кембас и Джози уже давно были любовниками, и мне кажется, Энн догадывалсь об их связи и поэтому ненавидела мачеху еще сильнее. Она считала, что Джози — вдова с двумя сыновьями — желала избавиться от жены любовника, радовалась ее смерти, с нетерпением ждала, когда можно будет занять ее место, хотя, как мне кажется, Джози была не такой. Когда я близко — в конечном счете очень близко — сошлась с ней, то пришла к убеждению, что главной чертой ее характера было материнское чувство: она принадлежала к тому типу людей, чье предназначение в жизни — заботиться о других. Джози переехала в Синдон, бросив работу секретаря и дом в пригороде Лондона, движимая не только желанием всегда быть рядом с Дональдом Кембасом, но и стремлением взять на себя заботы о его доме и детях.

В тот вечер ни ее, ни Дональда не было дома, и мы с Энн час или два провели вдвоем — разумеется, обсуждая свадьбу и настойчивые расспросы Иден утром (боюсь, я без тени сомнения рассказала о них), а потом Энн перешла к язвительным замечаниям по поводу бедняжки Джози и, как она выразилась, коварных замыслов мачехи. Что касается самой Энн, то она ждет не дождется, когда уедет учиться в педагогический колледж, после которого, по ее утверждению, не собирается возвращаться в отчий дом.

Я вернулась в «Лорел Коттедж» задворками, что случалось редко, особенно по вечерам. Калитка в саду за домом Кембасов выходила на узкую дорожку, или тропинку, которая — после того, как пересекала край поля, — срезала угол во дворе фермы, петляла между высокими каменными стенами и выходила к забору в дальнем конце сада «Лорел Коттедж». Я не любила эту дорогу из-за собаки фермера, черного лабрадора с дурным характером. Однако из окна гостиной я увидела, что пес сидит в стороне от тропинки, на цепи, рядом с хозяином, и поэтому пошла той дорогой, включив фонарик. Часы уже показывали половину одиннадцатого.

Было очень темно. Стояла густая, темная, уже довольно холодная и безлунная ночь. По-настоящему понять, что такое темнота, можно лишь в английской деревне, обитатели которой упорно сопротивляются установке уличного освещения. В такую ночь ничего нельзя разглядеть — за исключением слабого мерцания в черном небе над головой и еще более густой тьмы там, где стояла живая изгородь, стена или дерево. Но с фонарем найти дорогу не составляло труда. Я подошла к калитке «Лорел Коттедж» и увидела свет — впервые после того, как покинула дом Кембасов. Лампа в спальне Веры и слабое мерцание или отблески из домика в саду.

Хибара стояла на своем месте, все так же опасно наклонившись и угрожая рухнуть. Падающий дом, который не падает. Бывший игрушечный домик Иден, где она играла с куклами — купала их, переодевала и, вне всякого сомнения, укладывала спать в шесть вечера. Внутри плетеных стен, обмазанных глиной, мы с Энн снова и снова разыгрывали трагедию Марии Стюарт, распекая Дарнли или безуспешно пряча под своими юбками Риццио. Когда я подошла ближе, разбитое окно хибары осветилось неровным, колеблющимся пламенем. Как далеко отбрасывает лучи эта свеча! Должно быть, так сияет доброе дело в этом порочном мире.

Они меня не видели. Они были заняты, и их глаза не замечали случайных прохожих. Света — от блюдца со свечой на раскладывающемся столике — им было достаточно, чтобы видеть друг друга. Из вежливости я выключила фонарик. Не стоит думать, что я была опытной и циничной и не испытала шока, ужаса и отвращения, переходящих в панику, — именно так все и было. Тем не менее я не утратила осторожности и постаралась остаться незамеченной.

Взглянув на них всего один раз, я продолжила свой путь к дому. На полу хибары Чед и Фрэнсис занимались любовью, ее содомской разновидностью, тут не могло быть сомнений — я все поняла по их обнаженной и возбужденной плоти.

12

Иден могла выбрать любой из домов Пирмейнов, но предпочла купить Гудни-холл. Мой отец был доволен, и Хелен тоже. Теперь они с Верой не будут разлучены и смогут видеться два или три раза в неделю. Потому что свадебным подарком Тони был автомобиль.

Люди говорили, что это очень мило со стороны Иден, очень разумно — поселиться неподалеку от сестры. Позже они называли ее поступок злонамеренным. Не знаю, что ею двигало, доброта или злоба. Вера воспитала Иден снобом, и та превзо-шла своего учителя. Мне кажется, Иден всю жизнь мечтала о богатстве и власти, которую дают деньги; и в то время как Вера искренне и откровенно купалась в отраженном свете успеха Хелен, радуясь за нее, гордясь, что у нее такая сестра, и постоянно упоминая о ней в разговоре, Иден завидовала Хелен и была на нее обижена, совсем как мой отец. Теперь ей представилась возможность взять реванш. В конце концов, Уолбрукс был всего лишь жилым домом на ферме, хоть и большим. Гудни-холл в местечке Гудни-Парва на том берегу реки Стаур, где расположен Сток, представлял собой, как выражалась моя бабушка Лонгли, «дом джентльмена», — более того, он был построен в 1786 году архитектором Стюартом, который спроектировал парк Аттингем в Шропшире и церковь Святого Чеда в Шрусбери. У дома имелся портик с необычайно длинными колоннами, китайский салон и главная спальня, которую называли этрусской, — все вместе это напоминало мне Королевский павильон в Брайтоне. Но именно такой дом хотела иметь Иден, поскольку он ставил ее выше Хелен, выше всех ее знакомых. В своем следующем письме к Вере мой отец выразил удовлетворение таким поворотом событий, но в ответе не было ни слова об Иден или о ее переезде. Сама Иден не ответила на его письмо, в котором отец спрашивал, как она устроилась, и предлагал подумать, не передать ли им обоим свои доли в «Лорел Коттедж» Вере. Возможно, именно упоминание об этих планах послужило последней каплей и взбесило мою мать, став причиной жутких ссор между моими родителями.