Читать книгу "Адская Кухня - Джеффри Дивер"

Наконец Пеллэм медленно прошел по разворошенной квартире, открыл двери гардероба, заглянул под кровать. Поискал везде, где только можно было спрятаться. Грабителя в квартире не было.

Переходя из комнаты в комнату, Пеллэм оценил нанесенный урон. Уцененные видеомагнитофон и телевизор были на месте. Видеокамера тоже, на столе, на самом виду. Даже самый глупый и неопытный воришка должен был бы сразу же догадаться, что видеокамера стоит больших денег.

Но, увидев камеру, Пеллэм наконец понял, что произошло. Потрясение и отчаяние ударили его словно поток раскаленного воздуха от пожара, который уничтожил дом Этти. Опустившись на четвереньки, Пеллэм открыл холщовую сумку, в которой хранились оригиналы видеокассет с материалом для «К западу от Восьмой авеню».

Нет…

Он перерыл всю сумку, открыл кассетоприемник видеокамеры. Только теперь он понял истинные размеры ущерба. Недоставало двух кассет. Самых последних — той, что оставалась в камере, и той, на которой был материал, отснятый на прошлой и позапрошлой неделях.

Кассеты… Кому о них было известно? Ну, практически всем, с кем Пеллэм говорил об исчезновении Этти, и кто видел его с видеокамерой. Рамиресу, неуловимому Алексу, Маккенне, Коркорану. Черт побери, о них знали даже Исмаил и его мать, Кэрол и Луис Бейли. Раз уж об этом зашла речь, Ломакс и вся пожарная часть. Вероятно, весь Вест-Сайд.

Слухи, которые улица разносит быстрее, чем Интернет.

Первый вопрос был: кто? Но не менее интересно было и: зачем? Быть может, Пеллэм, сам того не зная, случайно заснял самого поджигателя? Или того, кто его нанял? А может быть, он зафиксировал на кассету улики, ускользнувшие от внимания Ломакса и следователей?

У Пеллэма не было ответа на эти вопросы; и, какими бы значительными они ни были для дела Этти, пропавшие кассеты означали еще одно. При съемках художественных фильмов вся отснятая кинопленка застраховывается — и не на стоимость только целлулоида, но также на стоимость самих съемок, так что общая сумма может достигать тысяч долларов за один фут. Если рабочий материал, результат дня съемок будет уничтожен в огне, музы, возможно, и прольют слезу, но продюсер, по крайней мере, вернет назад затраченные деньги. Пеллэм, однако, не мог позволить себе полностью застраховать работу над «К западу от Восьмой авеню». Он не смог сразу вспомнить, что было на тех двадцати с лишним часах похищенных кассет, но, вполне вероятно, именно эти интервью и должны были стать сердцем фильма.

Некоторое время Пеллэм долго сидел на скрипящем стуле, уставившись в окно. Наконец лениво набрал 911. Но по тону диспетчера он сразу же понял, что преступления подобного рода имеют один из самых низких приоритетов в местном управлении полиции. Диспетчер спросила, хочет ли потерпевший вызвать следователей.

Пеллэм удивился. А разве полиция не должны была сама предложить свою помощь? Но вслух он сказал:

— Все в порядке. Я не хочу никого беспокоить.

Диспетчер не уловила в его словах иронию.

— Я хочу сказать, если надо, следователи приедут, — объяснила она.

— Знаете что, — сказал Пеллэм, — если грабитель вернется, я дам вам знать.

— Да, обязательно. Всего хорошего.

— Да, что-нибудь хорошее мне сейчас совсем не помешает.

Это оказалась пыльная маленькая контора в районе Пятидесятых улиц, в Вест-Сайде, недалеко от той больницы, где Пеллэм сидел у изголовья кровати Отиса Балма и слушал, как стодвухлетний старик рассказывал ему о далеком прошлом Адской кухни.

«…Самые веселые времена наступили в Кухне с принятием „сухого закона“. Мне довелось много раз видеть Оуни Мэддена, знаменитого гангстера. Он был родом из Англии. Об этом мало кто знает. Так вот, мы ходили за Оуни по улицам. И знаете, почему? Нас нисколько не интересовало то, что он гангстер. Просто мы ждали, когда он заговорит, чтобы услышать, как говорят англичане. Глупо, правда? Потому что его не зря прозвали Оуни-убийцей, так как многие из его окружения были убиты. Но мы тогда были совсем молодыми. Знаете, надо прожить на свете лет двадцать-тридцать, и только потом смерть начинает для тебя что-нибудь значить.»

Пеллэм отыскал нужную контору, мысленно повторил заготовленный сценарий и толкнул дверь. Внутри спертый воздух был пропитан горьковатым запахом бумаги. Жирная муха отчаянно колотилась в грязное оконное стекло, пытаясь бежать от жары; кондиционер, судя по всему, был братом-близнецом того, что стоял в конторе Луиса Бейли.

— Мне нужна Фло Эпштейн, — сказал Пеллэм.

К перегородке подошла женщина с лицом, изрезанным зеленоватыми прожилками, с туго затянутыми назад волосами.

— Это я.

Определить ее возраст не было никакой возможности.

— Как поживаете? — спросил Пеллэм.

— Спасибо, хорошо.

Джон Пеллэм — одетый в свой единственный десятилетний костюм от Армани, реликвию минувших дней, — протянул потрепанный бумажник с позолоченным полицейским значком, купленным в сувенирной лавке на Сорок второй улице, и позволил женщине изучать его столько, сколько ее душе было угодно. То есть, как выяснилось, совсем недолго. Фло Эпштейн жадно посмотрела на Пеллэма, и он понял, что перед ним человек, получающий наслаждение от дачи свидетельских показаний.

— Последний раз сюда приходил детектив Ломакс. Он мне очень нравится. Он такой трезвый. Нет, я хотела сказать, серьезный.

— Ломакс брандмейстер, — поправил Пеллэм. — Брандмейстеры не имеют к полиции никакого отношения.

Хотя они обладают полным правом производить задержание, носят огромные пистолеты и выбивают из человека душу свертками монет, отчеканенных в монетном дворе министерства финансов Соединенных Штатов.

— Да-да, вы совершенно правы.

Фло Эпштейн наморщила лоб, злясь на себя за свою ошибку.

— Когда мы с брандмейстером Ломаксом кого-либо допрашиваем, я играю роль доброго полицейского. А он играет роль злого полицейского. Точнее, брандмейстера. Так вот, сейчас я пришел к вам, чтобы продолжить разговор. Вы опознали подозреваемую, не так ли?

— Нет, вы чересчур торопитесь.

— То есть?

— Я разбираюсь в законах так, что сама могла бы стать окружным прокурором, — самодовольно заявила Фло Эпштейн. — Я рассказала брандмейстеру Ломаксу следующее: к нам сюда пришла чернокожая женщина, на вид лет семидесяти, и попросила оформить страховку на свою квартиру. Я подтвердила, что на фотографии, которую мне показали, была заснята именно она. Я не опознавала никаких подозреваемых. Я уже не в первый раз даю свидетельские показания и знаю, что к чему.

— Не сомневаюсь, — кивнул Пеллэм. — Нам всегда очень приятно иметь дело с такими умными свидетелями, как вы. Итак, сколько времени пробыла здесь эта женщина?

— Три минуты.

— И все?

Фло Эпштейн пожала плечами.