Читать книгу "Город женщин - Элизабет Гилберт"

но искушенные театралы не смогут оторвать глаз от Эдны Паркер Уотсон – звезды мирового уровня, чья слава наконец докатилась и до Америки.

Тот же акт 1, но чуть позже: Счастливчик Бобби пытается уговорить миссис Алебастр заложить драгоценности и на полученные деньги открыть притон.

– Я не могу их продать! – восклицает она, прижимая к груди большие золотые часы на длинной цепочке. – Это мой подарок мужу!

– Теперь-то они ему вряд ли понадобятся, – замечает Бобби.

Эдна и Энтони перебрасывались репликами, словно теннисными мячиками, и не упустили ни одной подачи.

– Но отец учил меня никогда не лгать, не жульничать и не воровать! – говорит миссис Алебастр.

– Как и мой! – Счастливчик Бобби прижимает руки к сердцу, демонстрируя искренность: – Папаша говаривал, что главное для мужчины честь – разве что подвернется шанс сорвать куш, и вот тогда впору и брата облапошить, и сестру в бордель продать.

– Надеюсь, хотя бы в приличный бордель, – отвечает миссис Алебастр. (Знала бы ты, чего нам стоило уговорить Оливию не вырезать этот диалог!)

– Вот видите, леди, мы с вами мыслим одинаково! – заключает Бобби, и они запевают свой дуэт «Нам не указ закон, откроем мы притон».

Это был мой любимый момент во всем спектакле. В середине песни у Энтони было танцевальное соло – он исполнял чечетку, да так, что искры из-под каблуков летели. Я видела его хищную улыбку в луче прожекторов; он отплясывал с такой яростью, будто намеревался пробить в сцене дыру. А зрители – собранные в зале всеми правдами и неправдами сливки нью-йоркских театральных кругов – восторженно притоптывали в такт, точно уличные мальчишки. Сердце у меня готово было разорваться. Они обожали Энтони! Однако в глубине души, под радостью от его успеха, меня терзал страх: «Этот парень станет звездой, и я его потеряю».

Но когда сцена закончилась, Энтони помчался за кулисы в насквозь пропотевшем костюме, прижал меня к стенке и принялся целовать с бешеной страстью, и на мгновение мне удалось забыть свои страхи.

– Я лучше всех, – рычал он. – Ты видела меня, детка, ты видела? Я лучше всех! Со мной никто не сравнится!

– Да, Энтони, да! С тобой никто не сравнится! – визжала я, ведь что еще может ответить своему парню влюбленная по уши двадцатилетняя девчонка?

(Впрочем, справедливости ради скажу, Анджела, что Энтони действительно был необычайно зажигательным.)

Потом настал черед Селии открыть душу, и она спела жалобную песенку о том, как хочет завести ребеночка, – но спела своим низким голосом с хрипотцой и грубоватым бронксским акцентом. Вот тут-то в зале не осталось ни одного равнодушного; все попались в ее сети. Каким-то образом ей удалось одновременно выглядеть сексапильной и простодушной, а это нелегко. К концу ее номера зрители вопили и свистели, точно пьяницы в дешевом баре. Причем она завела не только мужчин: клянусь, я слышала в общем восторженном хоре и женские голоса.

В антракте зал и коридоры наполнились приятным мерным гулом: мужчины закуривали сигареты в фойе; женщины в атласных платьях теснились в дамской комнате. Билли велел мне слиться с толпой и послушать разговоры.

– Я бы и сам пошел, но меня слишком многие знают, – объяснил он. – Мне не нужно вежливое мнение; мне нужно честное. Добудь мне честное мнение.

– Но как? – спросила я.

– Если они обсуждают пьесу – хорошо. Если вспоминают, где припарковали машину, – плохо. Но в первую очередь ищи признаки гордости за себя. Когда зрителям нравится спектакль, они прямо-таки пыжатся от гордости, как будто сами поставили шоу, самовлюбленные ублюдки. Иди и посмотри, гордятся они собой или нет.

Я потолкалась среди публики, изучая счастливые, порозовевшие лица. Все здесь выглядели богатыми, откормленными и крайне довольными собой. И без конца говорили о пьесе – о божественных формах Селии, о прекрасной игре Эдны, о танцорах, о песнях. Даже повторяли друг другу шутки и снова смеялись над ними.

– Никогда не видела столько довольных собой людей, – доложила я Билли, вернувшись за кулисы.

– Отлично, – ответил тот. – Еще бы они не были довольны.

Перед началом второго акта он произнес еще одну речь – впрочем, на этот раз покороче:

– Теперь важно одно: с каким ощущением они уйдут. Если в середине второго акта вы перестанете стараться, зрители забудут, как любили вас в первом. Заслужите их любовь еще раз. Финал должен быть не просто хорошим; он должен быть грандиозным. Покажите им, ребятки.

Акт 2, сцена 1: в особняк миссис Алебастр является законопослушный мэр, намереваясь закрыть нелегальное казино с борделем, о котором ему сообщили. Он маскируется под обычного игрока, но Счастливчик Бобби узнает о его планах и предупреждает миссис Алебастр.

Девочки из борделя быстро надевают платья горничных поверх откровенных нарядов с блестками, крупье прикидываются дворецкими. Игорные столы накрывают кружевными скатертями, а посетители казино делают вид, будто зашли в особняк полюбоваться садом. Мистер Герберт, слепой воришка, любезно помогает мэру снять пальто и попутно вытаскивает у него кошелек. Миссис Алебастр приглашает мэра на чаепитие в зимний сад, незаметно пряча в корсет игральные фишки.

– Какой шикарный у вас дом, миссис Алебастр, – говорит мэр, исподтишка высматривая признаки незаконной деятельности. – Настоящий дворец. Ваша семья приплыла на «Мэйфлауэре»?

– Скажете тоже, – отвечает Эдна с безупречным британским выговором, элегантно обмахиваясь веером из игральных карт. – У моих предков всегда были свои корабли!

Ближе к концу шоу, когда Эдна запела свою пронзительную балладу «Не влюбиться ли мне», в зале наступила такая тишина, будто он опустел. А едва она завершила последнюю печальную ноту, зрители повскакали с мест и зааплодировали. Эдну четырежды вызывали на бис, прежде чем спектакль продолжился. Мне и раньше приходилось слышать выражение «гвоздь программы», но лишь в тот вечер я поняла его истинное значение.

Эдна Паркер Уотсон действительно была таким гвоздем.

Когда же дошло до заключительного общего номера «Налей-ка нам двойную», я страшно разозлилась на Артура Уотсона: он пытался танцевать синхронно с остальными, но ничего у него не получалось. К счастью, аудитория, кажется, совсем не замечала его неуклюжести, а фальшивые ноты Артура заглушал оркестр. К тому же зрители хором подпевали и хлопали в такт припеву («Налей нам джина, / налей нам рома, / на свете нету / милей притона»). Их лица сияли чистейшим восторгом.

А потом все закончилось.

Занавес опустился и поднялся снова. Я устала считать, сколько раз артистов вызывали на бис. На сцену летели букеты. И наконец в зале зажегся свет, зрители расхватали свои пальто и испарились как дым.

Мы же в полном изнеможении выбрались на сцену и безмолвно застыли перед пустым