Читать книгу "Помни обо мне - Софья Подольская"

это ведь не музыкальная шкатулка, не экзотическая зверушка или драгоценный аксессуар. Она выбрала этот путь, чтобы, как сказала тогда на озере, жить ни перед кем, кроме Всеотца, не отчитываясь. А Ленард… Он всегда считал свои желания куда важнее чужих.

— Тогда, надеюсь, — Дарьен смерил кузена тяжелым взглядом, — ты обойдешься без своих игр. Я очень, слышишь меня, очень на это надеюсь.

Они смотрели друга на друга несколько вдохов. Пристально, оценивающе, словно пытаясь отыскать слабое место в броне противника. Но вот Ленард поморщился. Повернулся спиной и медленно провел пальцами по струнам арфы.

— А это, знаешь ли, это оскорбительно. Да, — трость со стуком опустилась на резную шейку, — твои намеки, дорогой кузен, оскорбительны. Я не настолько жалок, чтобы брать женщину силой. Рано или поздно, — на губах Ленарда опять появилась та самая улыбка, — но они приходят. Сами.

Дарьен хмыкнул.

— И мудрец из тысячи раз единожды да ошибется.

И пожалуй, стоило пройти эти много раз по триста ступеней и запомнить, хоть и не все, изречения кайсанских мудрецов, столь любимые мастером. Ради этой паузы. И удивления, с которым кузен, правда, справился быстро. Сломал кривой улыбкой и язвительным:

— Хочешь пари?

— Хочу, чтобы ты научился слышать нет, — спокойно, Омиками храни старого Бао, сказал Дарьен.

А он убедится, что нет это будет услышано.

— Разве кто-то произнес нет? — кузен приподнял бровь и продолжил, не получив ответа: — Это игра, дорогой кузен. А игра только добавляет охоте удовольствия. Впрочем, хватит об этом, — Ленард немедленно оперся на трость и поклонился девице Валлон, которая влетела в комнату бело-розовым облаком. — Адельфи Лизетта! Какое счастье, еще немного и, клянусь шпагой, я бы сам отправился искать вашего очаровательного общества. Скажите, адельфи, вы музицируете?

Глава 26

Эльга смотрела на платье и понимала, что оно ей совершенно не нравится. Растерянно она провела рукой по серебряным цветам на травянистой зелени верхней юбки, пересчитала драгоценные камни на корсаже, погладила оторочку из горностая на рукавах. А ведь это было ее лучшее платье — его шили для бала в честь двадцать первого дня рождения Хильдерика — самое роскошное, почти такое же, как у Ее Величества, только вместо королевской лазури и золота — зеленый и серебро. До того как за Эльгой захлопнулись ненавистные ворота монастыря, она надевала платье лишь единожды. И именно его забрала из аббатства, воспользовавшись разрешением сестры Марии-Луизы взять в дорогу один светский наряд.

Больше года ее сокровище пролежало в сундуке. Среди десятка других шедевров из парчи, бархата, драгоценного кайсанского шелка и узорчатого дамаста. Пересмотрев прибывший вместе с Эльгой гардероб, сестра Мария-Луиза отобрала два самых скромных наряда, с которых приказала снять всю оторочку, жемчуга и серебряный позумент. Разумеется, Эльга отказалась надевать получившееся убожество! И в результате два дня просидела келье. Одна. Со «Словом Всеотца» и кувшином воды. В монастыре не оказалось служанок, которые за обещание награды таскали бы с кухни свежайшие булочки, а сестра Юстиния отказалась признать в стонах Эльги признаки близкой кончины, и на третий день Эльга сдалась. Но прежде чем она, кусая от злости губы, позволила Гавизе облачить себя в пусть и шелковый, но лишенный каких-либо украшений наряд, Эльга поклялась: это ужасное место она покинет в лучшем своем платье.

И вот оно лежало на кровати. И хотя ткани, вышивка и драгоценные камни были по-прежнему яркими, а мех мягким, сейчас платье казалось Эльге каким-то… неправильным.

— Оно совершенно вышло из моды! — сказала Эльга, привычно скрывая за злостью горечь разочарования. — Вы же слышали Ленарда, такое сейчас никто не носит!

Губы сестры Марии-Луизы тронула едва заметная улыбка.

— Платье неплохо, — спокойно сказала она, — для женщины лет на двадцать старше, которая изо всех сил стремится продемонстрировать собственную значимость.

Эльга почувствовала, как против воли начинают дрожать губы, а очертания комнаты и лица напротив плывут от непрошенной влаги.

— Но… Как же тогда? Что же де…

— Тише, тише, дитя, — сестра Мария-Луиза прижала к себе уже всхлипывающую Эльгу, — Думаю, этому горю мы, милостью святой Интруны, помочь сможем.

— К-к-как? У нас всего три дня. Мы не успе…

Окончание фразы утонуло в слезах. А ведь она обещала себе не плакать. Быть сильной. До кончиков ногтей, до последней нитки кружев, принцессой. Чтобы больше никто и никогда не посмел…

— Да, пошить новое платье не успеют, — голос сестры Марии-Луизы был мягким, как горностаевый мех. — Но, Эльга, посмотри на меня, мы можем исправить это, — она аккуратно отерла мокрые щеки Эльги и развернула ее к кровати. — Смотри, переделать рукава, убрать часть позумента. Избавиться от оторочки и оборок. Платье должно подчеркивать твою красоту, а не затмевать ее.

Эльга сморгнула остатки слез. Прищурилась, оценивая замысел, и пробормотала задумчиво:

— И декольте…

— Прикрыть вставками из белого шелка.

— Но я хотела наоборот.

— Исключено.

— Но Ленард говорил!

— Ленарду стоит иногда говорить поменьше.

— Но вы же видели, у Лизетты и Жоржетты за завтраком даже плечи были открыты!

— Что заставляет усомниться в здравомыслии их матери.

— Что? — Эльга посмотрела на сестру Марию-Луизу округлившимися глазами.

Та приподняла бровь, расправила на груди чуть примявшийся белый покров и синюю ткань велона.

— Если виконтесса рассчитывает, что сомнительные прелести ее дочерей способны пленить Ленарда, она еще глупее, чем кажется.

От неожиданности — никогда сестра Мария-Луиза не была столь ядовито-откровенна — Эльга приоткрыла рот.

— Запомни, дитя, — в зеленых глазах блеснули лукавые искорки, — скромность платья не только демонстрирует обществу добродетельность женщины, но и подстегивает мужской интерес.

Мысль казалось здравой, но Эльга, не желая уступать, упрямо поджала губы.

— Но Ленард похвалил их наряды!

И прически, обстановку столовой и, вообще, дома, и мастерство поваров, впрочем, последнее, надо признать, заслуженно.

Поначалу, услышав, что они остановятся не на одном из этих ужасных постоялых дворов, а в особняке виконта Валлон, Эльга обрадовалась. Обрадовалась роскошной комнате, высоким прозрачным окнам, светлым обоям, узорчатым коврам и изящной мебели. Возможности посидеть перед прелестнейшим туалетным столиком и вытянуться, наконец, не на соломенном тюфяке, а на мягчайшей, нежнейшей перине.

Эльга так устала, что, хоть и собиралась прилечь всего на минутку, уснула, едва голова коснулась надушенной подушки. И пропустила ужин, отложив тем самым знакомство с хозяевами до завтрака. Впрочем, не одна она. Алана также осталась вечером в комнате, а утром, как и Эльга, стала мишенью для взглядов разряженных, точно на королевский бал, дам Валлон. И благо бы только смотрели. Нет же, надо было Жоржетте заявить с отвратительно самодовольным видом, что посвятить себя ордену — лучшее решение для девушек скромного сословия.