Читать книгу "Два фотографа - Татьяна Юрьевна Холина-Джемардьян"

в спину заставил Семёныча обернуться. Глаза нава готовы были метать совсем не метафорические молнии. Из-за спины тянула щупальца живая, хищная тень. Не атака: Ромига сдерживал себя. Но жутко. Куда страшнее, чем демонстрация силы накануне.

Блёклые глаза за стёклами очков начали расширяться от ужаса, нав свирепо ухмыльнулся, ловя чужие эмоции: "Не помогает тебе, чел, твоя ворожба?" Старик судорожно вздохнул, сморгнул, и вдруг расплылся в улыбке, лучась, вместо страха, бесшабашным хмельным восторгом:

— Эй, парень, ты чего? Я — фотограф, ты — фотограф. Мы это каждый день в руках держим. Никакой зауми. Сплошная стихийная материя. Ой, а что у тебя с ушами?

— Ничего особенного, сквозь морок видишь.

Ярость Ромиги слиняла, кажется, в обнимку со страхом Семёныча, так же внезапно и целиком. "А защиту ты, приятель, на этот раз выстроил куда лучше. Под такое детски удивлённое выражение лица — умора!" Нав зачем-то прикрыл уже почти нормальные уши ладонями в мокрых перчатках. Хотел что-то сказать, и вдруг сложился пополам от хохота. Старик продержался на секунду дольше, после чего они смеялись, вернее, неприлично ржали, дуэтом.

— Вот умора, уши острые. Ромка, а может у тебя и хвост есть? И рога?

— Не отросли, маленький ещё. Вот стукнет мне двадцать тысяч лет, вот выберут, — Ромига прикусил язык. Некоторыми вещами нельзя шутить. Тем более, за пределами Цитадели. Тем более, с челом.

Замолчал, насупился, содрал с рук перчатки и пошёл умываться: проявитель на ушах не полезен даже для навского здоровья. Чувствовал: то, что давило с утра, постепенно отпускает. "Было ли то состояние побочным эффектом наших экзерсисов с магией мира? Если да, ничего хорошего. Но надо ещё проверять".

Сделали перерыв на чай, дабы вернуть рабочее настроение. Отсмеялись, успокоились, теперь сидели и молчали. Взгляд Семёныча сделался задумчивым и грустным. Нав чувствовал, у него зреет какой-то "неудобный" вопрос. Ждал, ждал, наконец, дождался:

— Ром, скажи, ты бес?

"Не оригинально: большинство челов рано или поздно спрашивают нечто подобное". У Ромиги были заготовленные варианты ответов, но вдруг царапнула давняя заноза-воспоминание, и "паутинка" тревожно замерцала под сомкнутыми на миг веками. Сказал совсем не то, что собирался:

— Меня называли так. Однажды полночи проспорил с одним монахом. Сидели, как сейчас с тобой, только вино вместо чая. Договорились, что бесы и ангелы по вашей теологии — бесплотные, бессмертные духи. Даже когда они принимают материальный вид, это иллюзия. А я, как ни крути, существо телесное. Однажды родился, однажды умру. Мне можно причинить боль, ранить, убить. И моя смерть будет так же необратима, как любого человека. Я не воскресну, не создам новое тело взамен разрушенного. Пойду "путем всея Земли". И не спрашивай, что там: не был, не знаю и предпочту подольше не узнать!

— А монах?

— А монах знает. Его наутро убили. Не я — свои. И нельзя было иначе. Но хоть мы враги, а хотел бы я, чтобы Спящий его после в каком-нибудь хорошем сне увидел.

Ромига ждал шквала вопросов: почему нельзя иначе, кто такой Спящий, почему враги. Приготовился читать стандартную, без импровизаций уже, лекцию про Тайный Город. Но Семёныч спохватился, будто испугался разом узнать слишком много:

— Ром, не хочу сейчас расспрашивать, откуда ты такой взялся. Очень любопытно, но времени у нас с тобой мало. Просто хорошо, что ты есть. Давай лучше фокус покажу. Вряд ли удивлю. Но я много лет её не звал. Сперва не хотел, потом не мог, а сейчас, после твоего подарка, точно получится.

Семёныч быстро сжал горсти, будто поймал что-то в воздухе, а когда раскрыл, на правой ладони сидела большая серебристая бабочка. Вспорхнула, покружила по комнате и опустилась на подставленную руку нава. Ветерок от крыльев, едва ощутимый вес, цепкие лапки щекочут кожу. Ромига залюбовался переливами серого, чёрными штрихами жилок на изящно вырезанных крыльях. Бабочка переползла на сгиб пальца, позволяя рассмотреть себя в профиль. Мираж, но такой достоверный и красивый! Поднёс поближе к лицу. Вспышка и щелчок фотоаппарата.

Пока Ромига отвлёкся на бабочку, коварный Семёныч подхватил вечно лежащий на столе ФЭД и сфотографировал. Естественно, за время срабатывания затвора нав успел бы не только смазаться в кадре, но и оторвать голову фотографу. При желании. Но Ромига позволил изображению спокойно лечь на эмульсию. Потом глянул на старика, сердито сдвинув брови — подставился для второго снимка. Лишь после сказал:

— Плёнку гоните!

— Там ещё остались кадры. Хочешь, сфотографируй меня? А то вечно сапожник без сапог.

— Давай. Только объясни, чем пыхал? Бабочка прекрасна, как произведение искусства. Но колдовать так я тоже могу, — на ладони Ромиги быстро сменили друг друга несколько забавных, будто детские мультяшки, иллюзорных существ. — А свет — я не понял. Как ты это делаешь?

— Люда научила. Сказала, последнее средство от упырей, но глупому фотографу вместо вспышки тоже сгодится. Пока были магниевые, одноразовые, правда, выходила экономия. А про упырей она, наверное, пошутила.

"Не пошутила. Облегчённая версия "протуберанца", на крохах энергии. Масана не убьёт, но прижарит до волдырей и временно ослепит".

— Самое трудное, Ром, зажигать этот свет в нужной точке и с нужной силой. Этому я уже сам учился. Будет время, расскажу и научу. Давай, сфотографируй меня, и за работу. Тебе ещё ехать обратно к Гене.

Семёныч передал Ромке ФЭД. Длинные пальцы привычно сжались на корпусе, пробежали по элементам управления. Старый фотограф мог поклясться, что видел похожую камеру в очень похожих руках, полвека назад. Дважды, с интервалом в полтора года. То были разные люди. А руки и манера держать фотоаппарат — одинаковые. Камера — прообраз ФЭДа, "Лейка" — тоже как бы одна. Да и люди похожие: высокие, худые, темноволосые... Примерно тогда же Семёныч впервые услышал слово "морок". Но мысль, что те два военкора и Ромка Чернов — на самом деле, одна личность, показалась фотографу слишком крамольной. Хотел спросить: "Не воевал ли у тебя дед в Отечественную?" Но почуял, вопрос не предполагает простого ответа, потому не ко времени.

— Семёныч, что там у тебя за плёнка?

— Четырёхсотка, че-бе. Ещё имей в виду, спуск слегка заедает.

— Понял, — Ромка улыбнулся, глядя правым глазом в видоискатель, левым — на Семёныча. Встал, заскользил по комнате, ловя ракурс.

"Чертовщина! Натуральная! Как две капли!"

— Семёныч, какой тебе подарок из Вены привезти?

— Даже не знаю. Сам бы я хорошенько