Читать книгу "И в сотый раз я поднимусь - Галина Артемьева"

– В милиции, – говорят, – побывал.

Дали справку.

Потом она запретит себе вспоминать. Но иногда клочьями выскакивают картинки.

Она впервые приходит в кабинет следователя. И не может понять, следователь – где? Сидит за столом желтая блондинка, накрашенная как для Хэллоуина. Грудь, плечи, руки голые. Юбка – мини. Туфли на шпильках. Образ страппон-леди. Плетку в руки, кой-какую деталь – и вперед.

Вспомнилось Саше, как увидела она в Интернете вопрос: «Кто знает адрес страппон-леди в Екатеринбурге?» Жаждущему сексуальных услад отвечали: «Ехай на станцию Екатеринбург-товарная. Там спроси обходчицу теть Машу. Она тебе такой страппон покажет, век не забудешь». Похоже, теть Маша поселилась в Москве и сменила работу.

В общем, накрашенная полуголая девка и была следователь.

Прежде Саша замечала, что почти у всех людей, даже очень тяжелых и жестоких, есть что-то в душе, что она бы назвала точкой опоры или светлой ее частью. Она может быть очень глубоко спрятана, но она есть. И когда найдешь это, сможешь с человеком общаться. Просто по-братски. Но теперь она видела, что у некоторых существ, с виду не отличавшихся от людей, внутри была пустота. Одна оболочка, а внутри – ни проблеска света.

Существо следователь именно и была оболочкой. У нее имелись желания, побуждения. Набор слов.

– У вас замечательные дети, – сказала она при знакомстве.

– Поэтому вы завели на них уголовное дело? – спросила Саша.

– Вам надо помочь детям. У вас плохой адвокат. Возьмите нашего.

«Наш» – это посредник, свой, передатчик денег.

Саша принесла справку из больницы, где лежала Эля. Денег ментам больше не передали. Леди была недовольна:

– Вы не смотрите, что я белая и пушистая. Я с проломленными черепами обвиняемых допрашиваю. И дочери вашей меру пресечения изменю, если на допросы являться не будет.

Белая и пушистая…

Подумает же о себе такое…

По всем замашкам, по манерам, по одежде – натуральная садистка, получающая яркие сексуальные переживания от страданий пытаемых на ее глазах людей. Откуда столько явных больных в наших органах?

Саша ее не боялась.

Ей к тому времени было все равно.

Ее школьный друг, ставший большим начальником, по своим каналам навел справки о «жертве». У Эли так и осталась ксерокопия его паспорта. Результаты запроса потрясли: Копуненко не существовало. Ни номера паспорта, ни имени – ничего такого ни в Твери, ни в общероссийском масштабе попросту не существовало. Значит, менты снабдили своего агента фальшивым паспортом.

Это, однако, никого не волновало. У нас закон. И если против тебя свидетельствует даже сама пустота, ты будешь осужден. Или – откупайся.

Саша понимала, что откупаться придется. Но то, что делали с ними на протяжении всей ее жизни, было чересчур. Получалось, что как бы она ни старалась, какие бы усилия они с детьми ни предпринимали, как бы ни выживали молча, не жалуясь, – все напрасно. Государству надо добить, дожать, отнять последнее. И – растоптать.

Она решила бороться, чтобы просто остаться человеком в собственных глазах. И, кроме того, она знала уже точно одно: в любой момент она станет для этого государства невидима и свободна.

Нет! Она не собиралась улетать и прятаться в чужие рубежи. Совсем другое понимала она теперь под свободой.

Любят у нас, прочитав Булгакова, повторять вслед за Маргаритой, ставшей ведьмой, восклицание: «Невидима и свободна!» Вот летит она на метле над летней Москвой, и наконец-то: свобода, полная и окончательная.

Только задумайтесь, милые, о какой свободе вам говорят. Улетел-то свободный невидимый дух. Тело умершей женщины осталось в Москве, в ее квартире.

Такая свобода предстоит каждому.

Такую свободу Саша хорошо предусмотрела для себя. Главное – сделать один шаг с высоты.

И это был вполне серьезный, продуманный ею выход.

Но детей она обязана была спасти. У них уже свои дети. И кто же тех, маленьких защитит и обогреет, если жизни их родителей будут растоптаны ни за что.

Ни на какое торжество справедливости и закона рассчитывать было нельзя.

Она пыталась доказать что-то глухим. Тут как ни кричи – ноль.

Следователи и не стеснялись показывать свои приятельские отношения с Димишной. Выходили с допроса из кабинета с ним под ручку. Это тоже была демонстрация.

При этом они тревожились и боялись странных вещей.

То, что их человеческая облочка была наполнена бесовской сущностью, весьма осторожной, хитрой и чуткой, Саша замечала не раз.

Однажды, после праздника Преображения, побывав у Эли в больнице, в который раз ужаснувшись тому, что происходит с дочерью, как она высохла и почернела, Саша пошла гулять по улочкам своего детства. Стояла жара. Она, как обычно в те дни, была в черном платье и платке. Жары она не чувствовала. Мало что чувствовала вообще, кроме ужаса. Не было усталости. Она шла и шла, отмечая арбатские домики, которые когда-то радовали глаз своей нездешней сказочностью. Незаметно для себя оказалась у здания милиции. Она села напротив, на детской площадке. Она явственно представила оперов, следователей, их начальника горящими в аду. Не думала об этом, была совершенно расслаблена, но вот будто картинку показали. Как ролик в ю-тюбе. Вот – горят, корчатся, вопят. Она смотрела, не испытывая ни радости, ни довольства, ей было все равно. Но сидела, не в силах встать.

Неожиданный звонок прервал ее страшные видения. Это был адвокат.

– Тут такое дело, Александра Борисовна, – смущаясь, сказал он. – Мне сейчас следователь позвонил. Они не понимают, спрашивают у меня, почему вы напротив ОВД сидите.

– Я тут живу, – сказала Саша. – Или у меня уже нет права сидеть в родном городе на лавочке, которую я выбрала?

– Я им так и сказал. А они почему-то очень встревожены.

Учуяли, поняла Саша.

Что еще стало заметно ей в ее ситуации из того, о чем она прежде не задумывалась?

Страх. Им были охвачены все. И те, кто придавливал людей, показывая свою власть и силу, и те, кто хотел передыха после всех предыдущих провалов, но ощущал, что передых-то мнимый. Трудные времена. И никогда они не были легкими.

В голову приходили почему-то исторические примеры. Из очень далекого прошлого.

Во времена правления императрицы Анны Иоанновны фактически бразды правления страною сосредоточены были в руках ее фаворита Бирона, коварного и алчного душегуба. Тех, кто подозревался в злоумышлениях против Бирона, наказывали с чудовищной жестокостью. Народ долго вспоминал страшную казнь А.П. Волынского: ему отрубили вначале руку, потом голову, язык вырвали накануне.