Читать книгу "Злость - Питер Ньюман"

Сердце колотится, как у хрупкой маленькой птички. Пробиваясь сквозь стучащую в ушах кровь, до сознания доносится звук размашистых шагов.

Он оборачивается как раз вовремя, чтобы увидеть в начале улицы Образину: тот исследует грязные здания, а его дети, стрекоча, клубятся вокруг его раздутых ног, гнездятся в жировых складках, в нетерпении ожидая следующего развлечения.

Они пришли за ним.

Образина поднимает рыхлую руку толщиной с дерево, и ехидные твари заводят радостную песню.

Он захлебывается рыданием.

Образина указывает на него.

На трясущихся ногах он уходит за угол и временно скрывается из поля зрения инферналя. Спотыкается, смотрит на свои ноги, как будто они принадлежат кому-то другому. Поверхность пола скользит из-за слоя какой-то неопознанной дряни. Он поскальзывается и наклоняется вперед, хватаясь за случайных прохожих, чтобы не упасть.

Цепляется за чей-то рукав. Поношенная ткань трещит, но не рвется, и за это ему достается злобный взгляд, но также он выигрывает достаточно времени, чтобы вновь обрести равновесие. Честная сделка, как ни крути.

В любом другом месте человек в таком состоянии точно привлек бы внимание: с волос падают капли пота, в жестких чертах лица отпечатались страх и решимость, он определенно куда-то спешит. Но в Новый Горизонт он вписывается идеально.

Джем проходит мимо грязных попрошаек и престарелых торговцев, но удостаивается не больше чем косого взгляда. Он думает, что идет на юг, но боится, что это не так. Во время его заключения город изменился, многие старые ориентиры исчезли и сменились более простыми и невзрачными зданиями.

Он идет дальше, проскальзывает в переулок, заставляя себя пройти еще несколько шагов, пока в глазах не начинает мерцать, а мысли не начинают разбегаться, перенося его в другое место и время – тогда жизнь тоже казалась мрачной, но по сравнению с нынешней – полная ерунда.

Передышка оказывается краткой. Реальность возвращается будто по щелчку.

Впереди тупик.

Он останавливается, смотрит на здания, наваленные друг на друга, будто сошедшиеся в битве обломки разрушенной архитектуры. Будь он сильнее, он бы смог взобраться наверх. Но сил у него нет, да и времени тоже.

А теперь он слышит его – безумное детское хихиканье, с каждым вздохом подбирающееся все ближе.

Он раскрывает ладонь, смотрит на содержимое. От одного взгляда на это крутит живот, но его не рвет – нечем.

Проглатывая желчь, он подходит к руинам, полным тайных закоулков, по-своему идеальных. Да, думает он, это произойдет здесь.

Образина резко останавливается. Он знает, что Самаэль должен быть рядом, он чувствует присутствие его сущности, призрачные отпечатки пальцев, марающие воздух.

И снова почти неощутимый запах. Образина поворачивается и указывает на узкий переулок, и его дети радостно визжат.

На первый взгляд, переулок не представляет интереса. В одном углу – женщина, завернутая в пластиковую сеть, сквозь которую виднеются синяки. В другом – человек, который пытается не смотреть на них. Оба источают страх. Несколько крыс отрываются от изучения женских ног и испуганно разбегаются по норам.

Дети Образины спешат занять их место, желая поиграть. Один запрыгивает женщине на грудь, другой впивается зубами в лодыжку мужчине. У женщины нет сил, чтобы закричать, у мужчины есть.

Образина снова заносит руку над головами окруженных людей и указывает на руины в конце переулка. Но его дети слишком заняты – они играют, тыкают и дергают конечности, подражают звукам страдающих людей.

Сущность вспыхивает гневом, и дети замирают. Образина хватает ближайшего и бросает его в конец переулка. Остальные следуют за ним по своей воле.

Вскоре мужчина и последние крысы исчезают, оставляя стонущую женщину умирать.

Пока инфернали занимаются поиском, по кирпичу разбирая руины, Образина ощущает: Самаэль близко настолько, что до него практически можно дотронуться, но все же он ожидал более сильного запаха. Он ожидал большего. Ожидал, что Самаэль будет сражаться, а не зароется вот так вот в землю. Возможно, он был ранен в предыдущей схватке, а возможно, отпрыск узурпета слабее, чем он предполагал.

Остальные инфернали двора Демагога прибывают раньше, чем дети Образины что-либо находят. Некоторые присоединяются к поискам, а остальные в это время разминают когти. Раздается удовлетворенный писк и гогот детей, спешащих к ногам Образины. Кто-то когтями дергает ошметок кожи на его колене, привлекая внимание.

Образина смотрит вниз и видит сборище повернутых к нему лиц с отраженной в их острых чертах надеждой.

Они чуют Самаэля, но вблизи от него нет и следа. Глубоко внутри своей оболочки Образина ощущает беспокойство.

Кто-то его снова дергает, и он видит, что ему принесли подношение.

Палец ноги с наполовину почерневшим ногтем. Твердый, сухой. Внутри него переливается тончайший сгусток сущности Самаэля. Единственная мысль повторяется снова и снова:

«Здесь! Здесь! Здесь! Здесь!»

* * *

Медленно плетутся три одинокие фигуры. Вокруг них до гор на горизонте распростерлась унылая пыльная равнина.

Веспер вздыхает. Те мышцы, существование которых обычно остается тайной, теперь присоединились к остальным – ноют и болят, а водяные мозоли на ногах с каждым шагом саднят все сильнее. Меч тяжелее, чем обычно, и натирает кожу в местах соприкосновения.

У Диады дела обстоят не намного лучше. Отдельные металлические пластины на ее нагруднике резко загнуты назад, неровные края спилены. Сквозь дырки просвечивают потные повязки.

Даже козленок прыгает не так резво, как прежде.

Их обдувает слабый ветер.

Давно брошенное добро под ногами постепенно сливается с почвой. Из земли, подобно руке утопающего, торчит сушилка для белья. Под ноги Веспер попадается наполовину зарытый и скрытый под слоем пыли шлем, и она спотыкается.

Козленок фыркает, но, когда она смотрит на него, уже отвлекается на что-то другое, и весь его вид выражает совершенную невинность.

Веспер собирается что-то сказать, но, взглянув на Диаду, меняет решение. Слова исчезают и уступают место очередному вздоху.

На плечах полукровки с пунцовой кожей балансирует молодой человек, к голове которого привязан огромный бинокль. Они стоят на парапете в Вердигрисе, по очереди сканируя пустоши и оглядываясь через плечо. Их не должно здесь быть. Но для них это не впервой.

На лице полукровки застыло смирение.

– У тебя задница костлявая.

Молодой человек ухмыляется.

– Это потому, что у меня жадный отец, который не делится ни едой, ни деньгами. Но ты, Синяк, не парься: выгорит наше дело, так и задница у меня, глядишь, настолько разжиреет, что ты на коленях передо мной будешь ползать – дай, мол, полежать на ней, как на подушке.