Читать книгу "Американская мечта - Норман Мейлер"

– Alors, c'est grand papa gui est gros garсon.*

* Я славный парень. – Ты просто блеск, но ты не похожа на славного парня. – Так, значит, это дедушка у нас славный парень? (фр.)

Мы засмеялись. И больше в тот вечер никто не рассмеялся ни разу.

Рута отвлекла меня от воспоминаний, положив руку мне на плечо.

– Не знаю, готов ли я сейчас к встрече с Деирдре, – сказал я.

– Здесь платят наличными, – заметила Рута и повела меня к детской. – Я постараюсь дождаться вас тут. Мне нужно кой о чем поговорить с вами. – Она улыбнулась, открыла дверь и сказала: – Деирдре, пришел твой отчим.

Та тут же выпрыгнула из постели. Тощая, точно скелет с ручонками, она крепко обняла меня.

– Включи-ка свет, – сказал я. – Хочу поглядеть, на что ты стала похожа.

На самом же деле мне просто было страшно оставаться с нею в темноте, точно мой мозг стал бы тогда слишком прозрачен. Но когда свет зажегся, картины минувшей ночи исчезли. Я почувствовал, что очень рад видеть Деирдре. В первый раз с той минуты, как я вошел в отель, мне стало хорошо.

– Ну, давай поглядим.

Последний раз я видел ее на Рождество, она очень выросла за это время и обещала стать высокой и стройной. Уже сейчас я не смог бы поцеловать ее в темечко. Нежные, точно птичьи перышки, волосы Деирдре напоминали о лесе, где птицы вьют свои гнезда. Она не была хорошенькой, в ней не было ничего, кроме глаз. У нее было тонкое треугольное лицо с острым подбородком, такой же широкий, как у Деборы, рот и нос с чересчур четко вылепленными для ребенка ноздрями – но зато глаза! Огромные глаза глядели на тебя чисто и лучезарно, с каким-то животным испугом – маленький зверек с огромными глазами.

– Я боялась, что не увижу тебя.

– С чего ты взяла? Я никуда не денусь.

– Не могу поверить во все это.

Она всегда разговаривала как взрослая. У нее было милое произношение, которое появляется у детей, воспитанных в монастырской школе, нечто бесплотное в ее голосе напоминало чеканную и почти беззвучную речь монахинь.

– Мама не хотела умирать.

– Не хотела.

Слезы прихлынули к глазам Деирдре, словно волны, залившие две ямки в песке.

– Никто по ней не горюет. Это так страшно. Даже дедушка совершенно спокоен.

– Спокоен?

– Чудовищно. – Она зарыдала. – Ох, Стив, мне так одиноко.

Она сказала это голосом безутешной вдовы, а затем поцеловала меня чистыми губами печали.

– Все просто в шоке, а для дедушки это самый страшный шок.

– Нет, это не шок. Я не знаю, что это такое.

– Он подавлен?

– Нет.

Горе унеслось из нее, как ветер. Теперь она была просто задумчива. Я вдруг понял, как сильно она потрясена и как расшатаны ее нервы: только кожа не давала ей рассыпаться, но нервы кричали из каждой поры. Один плакал, другой размышлял, третий тупо озирался по сторонам.

– Однажды, Стив, мы с мамочкой приехали сюда и застали дедушку в очень хорошем настроении. Он сказал: «Знаете, детки, давайте устроим праздник. Я заработал сегодня двадцать миллионов» – «Должно быть, это было страшно скучно», – сказала мамочка. «Нет, – ответил он, – на этот раз скучно не было, потому что мне пришлось здорово рисковать». Ну вот, сейчас он выглядит точно так же. – Она вздрогнула. – Мне невыносимо находиться тут. Я сочиняла стихотворение, когда утром мне сообщили об этом. Но внизу меня никто не ждал, только дедушкин лимузин с шофером. Она писала замечательные стихи.

– Ты помнишь стихотворение? – спросил я.

– Только последнюю строчку. «И хлебу раздай дураков». Такая вот строчка. – Она словно обнимала меня своим взглядом. – Мамочка ведь не хотела умирать.

– Мы уже говорили об этом.

– Стив, я ненавидела ее.

– С девочками такое бывает. Иногда они ненавидят своих матерей.

– Нет, все совсем не так! – Мое замечание явно обидело ее. – Я ненавидела ее за то, что она чудовищно к тебе относилась.

– Мы оба чудовищно относились друг к другу.

– Мамочка однажды сказала, что у тебя душа молодая, а у нее старая. И оттого все беды.

– А ты поняла, что она имела в виду?

– По-моему, она говорила о том, что живет на земле не впервые. Что она, быть может, жила во времена французской революции и в эпоху Возрождения, и даже была римской матроной, и смотрела, как мучают христиан. А у тебя душа молодая, сказала она, ты еще ни разу не жил на земле. Это было очень интересно, но она постоянно твердила, что ты трус.

– Наверно, так оно и есть.

– Нет. Просто люди с молодыми душами испытывают страх, потому что не знают, суждено ли им родиться на свет еще раз. – Она вздрогнула. – А теперь я боюсь мамочки. Пока она была жива, я ее все-таки немножко любила. Время от времени она бывала со мной добра, очень добра. Но все равно я ее страшно боялась. Когда она уехала от тебя, я сказала ей все, что об этом думала, – мы поскандалили. Она задрала сорочку и показала мне шрам на животе.

– Да, я знаю этот шрам.

– Жуткий шрам.

– Да, очень большой.

– Она сказала: «Это проклятое кесарево сечение сделали для того, чтобы ты, детка, могла появиться на свет. Так что не хнычь. Дети, рожденные таким образом, всегда причиняют много хлопот. Ну, а ты Деирдре, стала настоящей крысой». А я сказала: «У тебя на животе крест». Так оно и было, Стив. У нее там складка поперек живота и шрам кесарева сечения рассекает ее пополам. – Что-то вдруг остановило ее, грустное желание не говорить о таких вещах. – Стив, те несколько минут были сущим кошмаром. Мамочка повторяла снова и снова: «Мне очень жаль, Деирдре, но ты стала настоящей крысой». И я страшно обиделась, ведь она говорила правду – я похожа на крысу. Ты ведь знаешь мамочку, когда она что-то говорит о тебе, ты чувствуешь себя насекомым, насаженным на булавку. И никуда не спрятаться. Я знаю, что теперь всегда буду смотреть на себя ее глазами. Ох, Стив, и тогда я сказала ей: «Если я крыса, то ты жена Дракулы». Что было совершенно нелепо, потому что я имела в виду не тебя, а дедушку, и мамочка поняла, что я говорю именно о нем. Она замолчала и заплакала. Я никогда прежде не видела ее плачущей. Она сказала, что в нашей крови живут вампиры и святые. Потом сказала, что жить ей осталось совсем немного. Она была уверена в этом. А еще сказала, что по-настоящему любит тебя. Что ты единственная любовь ее жизни. И тут мы обе заплакали. Никогда раньше мы не бывали так близки с нею. Но она, конечно, все испортила. Она сказала: «Да, несмотря ни на что, он, в сущности, любовь всей моей жизни».

– Она так сказала?

– А я заявила ей, что она тварь. А она говорит: «Берегись тварей. В них есть качества, которые остаются живы еще три дня после того, как тварь умирает».