Читать книгу "Мать железного дракона - Майкл Суэнвик"

– Я много чего умею, – ответила Эсме и призадумалась. – И это могу.

– Хорошо.

Чумной карнавал был в самом разгаре. Когда они пробрались в темное здание «Заговорщиков» (Эсме быстренько разобралась с замками, сигнализацией и камерами наблюдения), Кошка направилась прямиком в подвал, освещая себе дорогу карманным фонариком «Маглайт», и, когда Эсме при помощи куска пластика взломала дверь, ведущую на половину информационных технологий, загрузила терминал.

– Прошу, маэстро, – с поклоном пригласила она Эсме, и та, хихикнув, уселась за работу.

– Мне все файлы удалить?

– Нет. У них наверняка запасные копии на внешних носителях. Я хочу, чтобы они подольше копались, пытаясь все починить. Сможешь найти всю информацию по Кейтлин из Дома Сан-Мерси, а потом заменить каждый десятый элемент точно таким же, только с данными о каких-нибудь других произвольно выбранных женщинах?

– Ясное дело.

– Тогда давай.

Пока Эсме работала, Кошка раздобыла в комнате с кофейным автоматом тюбик меда и разыскала огороженные сеткой сервера.

– Готово-готово-ГОТОВО! – наконец пропела Эсме.

Теперь за дело взялась Кошка. Один за другим открыла блейд-сервера, выдавила в каждый капельку меда и снова закрыла.

– Из тебя бы вышла хорошая маленькая девочка, – с уважением заметила наблюдавшая за ней Эсме.

Кошка подхватила ее на руки и подкинула вверх так, что Эсме залилась смехом.

– А из тебя – замечательный маленький драконий пилот!

Сервера зашипели и завоняли, а Кошка все крутила и крутила Эсме, пока та не начала повизгивать от страха и удовольствия.

А потом они, как обычно, ударились в бега.

На шоссе почти сразу удалось поймать едущую из Каркассона попутку. Все водители грузовиков, по-видимому, млели при виде маленьких девочек. Этот болтал и шутил с Эсме, пока та не заснула, а потом погрузился в мрачное молчание. После пары неудачных попыток его разговорить Кошка выудила из вещмешка последнее письмо Дахут и углубилась в чтение:

Возлюбленный мой,

после твоего последнего письма я весь день сидела, запершись в своей комнате, и рыдала – от радости, любовь моя, от радости. Неужели нам наконец суждено воссоединиться? Навсегда? Я едва в это верю. Но раз ты пишешь, что это правда, значит так оно и есть. В своем воображении я вижу, как ты летишь ко мне издалека, подобно океанскому белому шквалу. Как и в тот первый раз (нужно ли напоминать о нем?), когда ты сокрушил мою лодку и со смехом зашвырнул ввысь деревянные обломки, а я едва не захлебнулась темной холодной водой, пока мы предавались безумной страстной любви.

Потом ты исчез, забрав с собой мое сердце.

Да, я подтолкнула тебя к крайности, будто это ничтожный пустяк, хотя и осознаю, что такого чуда свет вот уже много веков не видывал. Но я тоже кое-чем жертвую! Жители Иса голыми руками разорвали бы меня на кусочки, знай они о нашем замысле. Отец, пусть и со слезами на глазах, пронзил бы меня своим огромным мечом. Старик всегда был добр ко мне, народ всегда был мне покорен. Говоря начистоту, мне не следует так с ними поступать. Но желания сердца есть желания сердца, а мое сердце желает тебя. Навечно.

Когда ты явишься, я открою морские врата, чтобы ты вошел в гавань и протрубил в Хольмдельский Рог. И произойдет великая метаморфоза. Вряд ли всем она придется по нраву. Уверена, многие погибнут. Но пусть гибнут, гибнут – лишь бы жила наша любовь! Отдаю в твои руки свое сердце, свой город и его жителей. Утопи всех нас. Что бы ни произошло, уверена, мое сердце уцелеет, сердце, как и всегда, навечно устремленное к тебе.

Нынче ночью!

Дахут

То, что нельзя сказать, будет выплакано.

Сапфо

Когда последний на их долгом пути на запад грузовик достиг городка Соляное Болото на побережье Корнуая[107], Кошка и Эсме вылезли из кабины и благодарно махали вслед, пока он не скрылся из виду. Стояла прохладная предрассветная пора, горизонт окрасился бледнейшим оттенком желтого. Кошка с ног валилась от усталости. Она сняла комнату в мотеле, где обычно останавливались временные рабочие, и рухнула на кровать. А проснувшись спустя несколько часов, обнаружила, что на улице уже темно, а голодная Эсме требует еды.

Если ты дичь, подумала Кошка, отсыпаться будешь в гробу. Слава всем богам, существующим и возможным, что накануне ей хватило ума покидать в вещмешок кой-какую еду. Она достала чайные пакетики, апельсины, рисовые хлебцы и кусок пармезана. А еще крошечные морковки и соус для них в пластиковом контейнере. И плюс к этому банку арахисового масла и коробку крекеров «Ритц». Разложила «пикник» на покрывале и сказала:

– Налетай! Пир горой!

Эсме захлопала в ладоши.

Выходит, во время своих странствий как минимум одному полезному умению Кошка все же выучилась.

На следующий день она наконец последовала совету Хелен и устроилась официанткой в придорожную закусочную в портовом районе. Туда после долгих ночных попоек забредали морские эльфы – пожевать картошки фри и жареного сыра. Она выслушивала их враки, брала их мизерные чаевые и относилась к их заигрываниям как к безобидному развлечению. Когда портилась погода и рыболовецкие лодки оставались в гавани, в закусочной собирались селки – пили горький кофе и громко бранились при виде какого-нибудь случайно заглянувшего бедолаги речного келпи[108]. Поскольку Кошка сама, хоть и недолго, служила на судне, она знала, как выкачивать из клиентов информацию – смеялась над их шутками, никогда не заводила речь о политике и время от времени задавала вопросы. Так по кусочкам у нее сложилась мысленная карта побережья – вид с воды и с суши. Все больше и больше Кошка уверялась в том, что где-то на этом отрезке протяженностью около ста миль и скрывается затонувший, забытый всеми город Ис, а с ним и ее брат.

– Признайся, – сказала Хелен, – тебе нравилось работать в Каркассоне и здесь нравится. Нормальная работа – это куда приятнее, чем мотаться туда-сюда по белу свету.

– У меня была нормальная работа, – ответила Кошка. – Но у меня ее отобрали.

Перед рассветом, если выдавалась сносная погода, из солончаковых болот являлась парочка-другая болотников-тощаков – они с мрачным видом чахли над кружкой кофе, а потом плелись на службу в ведомство санитарной обработки, оставив на стойке медяк и иногда недочитанную газету.