Читать книгу "След белой ведьмы - Анастасия Логинова"

– Полагаете, замешан кто-то из высокопоставленных людей?

Платон Алексеевич неопределенно повел бровью.

– Кошкин очнется и все расскажет, – упрямо сказал тогда Алекс. – Раз его пытались убить, выходит, он о многом догадался.

– Если очнется, – снова поправил Платон Алексеевич, – то да, расскажет. Там была женщина, госпожа Руднёва. Обезвредила стрелявшего хрустальной вазой, представьте себе. Остановила кровь. Она медик, кажется. А впрочем, повезло уже в том, что Кошкина живым довезли в клинику, да он успел со мной парою слов перекинуться. Сказал отыскать вас, Александра Риттера. Мол, вы все поймете. Кошкин вам доверял, судя по всему?

От этого упоминания – в прошедшем времени – Алекса снова передернуло…

И что он должен понять?

– Степан подозревал в причастности Аглаю Савину, – хмуро припомнил Алекс, – он намеревался допросить ее…

– Аглая Савина тоже мертва, – оборвал Платон Алексеевич. – Нам важно понять, где Кошкин мог спрятать улики или записи. Быть может, есть тайник в кабинете?

– Не знаю, право…

Стараясь сосредоточиться, не думать о том, чего изменить не в состоянии, Алекс огляделся в кабинете, где так часто бывал последний месяц. Здесь и мебели-то не имелось почти: пара массивных шкафов с папками – начисто распотрошенных; сейф, давно уже вскрытый, четыре скрипучих стула, протертый до дыр половик да письменный стол. Крашеные синим бревенчатые стены без обоев – с одним лишь портретом императора Александра, их украшающим…

Впрочем, это прежде в кабинете был всего один портрет. А теперь на письменном столе оказалась еще и фотографическая карточка в простой деревянной рамке. С лицом необычайно красивой женщины. Темноволосой со светлыми с поволокою глазами.

Алексу прежде всего подумалось, что это и есть та зазноба Кошкина, его femme fatale, из-за которой он до сих пор места себе не находит. Неужто она?

А еще Алекс совершенно определенно мог сказать, что прежде этого портрета здесь не было.

Он взял рамку в руки, покрутил. И обнаружил, что задняя крышка из тонкой древесины легко вынимается – а под ней… стопка плотно сложенных вчетверо листов, которые тотчас выпали на стол.

Платон Алексеевич немедленно Алекса оттеснил: велел пойти в коридор да позвать его людей…

– Я должен поехать в клинику, – сообщил Алекс, как позвал всех.

Впрочем, Платон Алексеевич его более не задерживал и даже не слушал.

* * *

В бумаги Кошкина сам Алекс так и не заглянул, не до того было. Не знал даже, насколько Кошкин приблизился к поиску душителя. Может, он его задержал и обезвредил, а может, убийца до сих пор ходит рядом…

Потому Алекс был не слишком настойчив в том, чтобы отправить Лизу домой, к отцу. Да и ехать она наотрез отказалась, рвалась увидеть Кошкина.

– Я столько ему наговорила в последний раз… и даже не успела извиниться. Если он умрет, я себе не прощу!

– Он не умрет, – слабо возразил Алекс – а Лиза огрызнулась:

– Откуда ты знаешь?!

На Лизе лица не было с того мига, как она узнала о ранении. Она даже плакала. Всю дорогу торопила извозчика, а у ворот клиники выскочила из саней и побежала вперед. Алекс догнал ее уже в коридорах, когда Виктор Алифанов пытался не пустить Лизу в палату к Кошкину.

– Операция шесть часов длилась, – устало отвечал Виктор на расспросы, – но, в целом, прошла успешно. Однако ж он слаб: пуля задела крупные сосуды, он уйму крови потерял…

– Я! Я могу отдать свою! – вмешалась Лиза. – Степан Егорович рисковал ради меня! Витя, я настаиваю, чтоб ему перелили мою кровь!

– В этом нет нужды, Лизонька, организм молодой и покамест борется…

Виктор говорил спокойно, мягко, не паниковал, не соболезновал. Постепенно Алекс поверил, что Кошкин и правда справится. Разве что излишне раздражали эти свойские обращения «Витя-Лизонька». Но Алекс стоял в стороне, хмуро глядел на них и крепился. До тех пор, пока Виктор ни сорвал с лица докторскую маску да ни заговорил с Лизою тоном светского повесы:

– Как ни были бы печальны сии события, я рад, что они помогли мне вновь с вами встретиться, Лиза. Я уж забыл, когда видел вас в последний раз. Вы будто нарочно меня избегаете…

Этого Алекс не вынес. Тем более что и Лиза сочла то неуместным и выдавить смогла лишь жалкую улыбку. Алекс шагнул вперед, чуточку оттесняя невесту от Алифанова, и всячески попытался сменить тему. Да и вопросы были не праздными:

– Того типа, что стрелял в Кошкина, тоже, судя по всему, вы лечите, Виктор?

– Мне позволили лишь голову ему перевязать, а после увели на допросы, и я его уже не видел. У него вывих плеча да порядочное сотрясение мозга.

– Еще бы – вазою по голове огрели… Мне сказали, Кошкина спасла некая госпожа Руднёва. Вы не знаете, кто это?

Алекс фамилии этой прежде не слышал, а потому предположил, что Руднёва – и есть та самая волоокая femme fatale из Петербурга. Но нет.

Удивила Лиза, растерянно переспросив:

– Руднёва? Госпожа?

– Это всего лишь Ирина, сестрица моя, – запросто ответил им Виктор. – Руднёва – то по мужу фамилия. А впрочем, нынче уж Ирина овдовела. Вы слышали, небось, о несчастном случае близ Невьянска? То ее муж был, представьте себе. Вот так совпадение… и что только этого типа понесло в Невьянск?

А Алекса все больше и больше настораживала реакция Лизы.

– Ирина – жена Фёдора Руднёва? – отчего-то снова не могла поверить она.

Потом приоткрыла рот, будто хотела еще что-то добавить – и посмотрела на Алекса. Разговор им предстоял долгий.

* * *

Полная картина сложилась только спустя несколько дней, когда сопоставили показания Лизы, Льва Кулагина, жильцов доходного дома Аглаи Савиной с рапортом Кошкина, так ловко найденного под фотокарточкой.

Аглае Фёдор Руднёв приходился двоюродным племянником, единственным сыном ее пермской кузины. Кузина всегда дамой была болезненной, слабой, а как совсем занемогла, выписала бездетную Аглаю к себе, в Пермь, нянчиться с девятилетним отпрыском. Едва ли Аглая растила племянника в строгости, скорее баловала без меры. Лишь бесы в ее голове могли определенно сказать, почему родную свою дочь, Машу, она ненавидела да чуть не удушила в младенчестве, а племянника же боготворила. Однако жильцы ее, как один, утверждали, что Аглая и со взрослым «племянничком» тридцати с лишком лет нянчилась что с дитем, потакала в любой прихоти, да твердила без умолку, что он у нее самый красивый да самый умный. Что прав во всем, а остальные слова ему поперек сказать не смеют – особливо, если они не из их семьи.

К слову, в роскоши да вседозволенности Фёдор жил всю свою жизнь, и немало тому способствовал его батюшка, господин Руднёв-старший, долгие годы занимавший важное и почетное место в Городском собрании Перми. Балованный сын, впрочем, едва ли его радовал. Скорее добавлял хлопот, ради разрешения которых приходилось задействовать все связи большого семейства Савиных, один из представителей которых занимал ни много ни мало должность пермского полицмейстера да был прямым начальником Павла Петровича Образцова.