Читать книгу "Ноль - Тори Ру"

Дыхание сбивается, сердце придавливает огромным валуном тоски. Отделяюсь от мамы и тихо сбегаю.

В коридорах все так же пахнет выпечкой, хлоркой, краской и учебниками, цветок в плетеном горшке протягивает сочные листья к солнцу, на холодном металле наглухо забитой запасной двери притаился солнечный зайчик.

Здесь все напоминает о Егоре, но его нигде нет. Его нет.

Мучительно хватаю воздух ртом и крадусь к родному кабинету, он открыт – на обшарпанный паркет падает полоса света, над ней мерцают пылинки.

Заглядываю в класс и в шоке застываю: последняя парта третьего ряда превратилась в алтарь – она и соседние парты засыпаны ворохами цветов и записками. Там, где Егор, низко склонившись над тетрадкой, решал нерешаемые задачи, в черной рамочке сияет улыбкой его фотография.

Напротив, спиной к двери, на корточках сидит… Саша Королев и, не двигаясь, смотрит на фото.

Я отшатываюсь, отступаю в коридор, но сквозь тупую боль утраты понимаю, что в душе нет злости. Бывший лучший друг стал пустым местом, никем, нулем, который благодаря Егору будет жить…

– Он не умер! – говорит ангел за правым плечом.

Резко оборачиваюсь и вижу заплаканную Полину, пружинящей походкой идущую рядом с незнакомой мне женщиной… Взвившийся пульс замедляется и приходит в норму.

– Как они могут устраивать этот цирк, если человека не нашли?! Он еще полгода будет считаться живым. Еще есть надежда! – плачет она, и мама терпеливо объясняет:

– Весь город видел это. Оттуда не возвращаются, Поля… Он не появлялся дома уже девять дней. Я понимаю, и мне тоже жаль, но…

* * *

Украшенная елка скучает в углу, в зале рядами расставлены стулья, на сцене Мария Васильевна, утирая слезы, произносит речь – я застаю лишь ее конец:

– Егор был потрясающе способным мальчиком – за свой немалый педагогический стаж я не встречала такого! Он был справедливым и добрым – не задумываясь, бросился спасать Сашу Королева!.. – класснуха задыхается в рыданиях. – Надежда, спасибо вам за такого сына!

Наверное, я сошла с ума или попала в другой мир.

Присутствующие как по команде обращают взоры на бледную молодую женщину, застывшую у стены, и ждут от нее ответной речи.

Пячусь и падаю на свободный стул рядом с мамой.

– Какая все-таки Надя красивая… – вздыхает тетя Оля, сидящая по левую руку от нее. – Какой ужас, как она держится… Бедная. Я ей всю жизнь благодарна буду! Надо бы ей с ремонтом помочь…

– Ну, он… был… очень хорошим, – тихо говорит мама Егора в переданный ей микрофон и опускает голову.

В дверях пронзительно визжит девочка, падает на пол и бьется в истерике, взрослые устремляются к ней – взбудораженные подружки поясняют, что та была влюблена в Егора.

Говорят, это уже четвертый случай за неделю…

Надежда Лебедева кладет микрофон на сцену и незаметно скользит к выходу, я догоняю ее лишь на лестнице.

– Простите! – прошу, вцепившись в ее куртку. – Вы были правы. Я его погубила. Простите меня!

Снежная королева замирает, задерживает на мне взгляд прозрачных бездонных глаз, и на миг мне кажется, что на их ледяном дне вместо горя тлеют умиротворение и безмятежность.

– Ему будет лучше там! – перебивает она и, оставив меня в полной растерянности, скрывается за массивными дверями выхода.

Один

С пятнадцатого этажа видны белые крыши окраины города и поля: снегопады и ветры не прекращаются много долгих наполненных тишиной дней, завывают за окнами, скрывают следы ушедших людей.

Стекло через тонкую ткань трикотажной пижамы холодит кожу, тупая привычная боль гнездится в груди, цепочки из образов и мыслей петляют и убегают, возвращая меня к пролому в гладкой поверхности льда и тишине…

Темный февраль, в котором Егору исполнилось бы семнадцать, подходит к концу.

Мир замерз.

За два месяца многое изменилось. То, о чем я мечтала тайком от бабушки, легко и так просто сбылось – теперь я могу гулять по широким улицам сколько вздумается, хоть допоздна, и строй задумчивых фонарей всегда без происшествий сопроводит до дома. В новой школе тоже все хорошо: математику виртуозно преподает молодой веселый учитель, соседка по парте – молчаливая, хмурая девчонка – не пытается влезть в душу, придурки вроде Королева отсутствуют как вид.

Днем я забираю Макара из детского сада, делаю домашку, Сонины балерины, рядком расставленные на полке над кроватью, заглядывают в тетрадь… Там тройки. Ну и что?

Зато вечером начинаются ежедневные занятия в «театралке» – так студенты называют курсы при Институте культуры, на них я с удовольствием хожу. Несмотря на огромное количество желающих, меня приняли – видимо, жюри усмотрело талант. Талант с блеском притворяться другим человеком.

Танцы мне не даются, но в постановке, что мы сейчас репетируем, можно все: раскинув руки, я хаотично дергаюсь и подпрыгиваю, танцую так, как могу и хочу, улетаю в счастливый безумный вечер, когда Егор учил меня «своему собственному пого», и улыбаюсь. Лишь в эти моменты я улыбаюсь.

Но сегодня субботнее утро, мама и дядя Миша уехали в торговый центр, а я под монотонное бормотание играющего в машинки брата прислоняюсь лбом к стеклу и возвращаюсь в городок – место своей добровольной тюрьмы.

* * *

Последний день моего пребывания в городке как наяву стоит перед глазами: после школьного собрания мы с мамой долго гуляем по заснеженным улицам Центра, мама рассказывает о Соне, ее детстве, настоящих мечтах и проделках – на самом деле она была веселой девчонкой, мы наверняка подружились бы с ней. Мама вспоминает первые слова маленькой сестренки и задорно смеется, а я ловлю себя на мысли, что ей удалось ненадолго развеять тяжкие, мучительные думы.

Но на пути, сияя и удивленно моргая, возникает «Катенька Иванова» – бабушкина бывшая ученица, и лезет к маме с объятиями. Завязывается долгий разговор.

Тихонько отделяюсь и ухожу прочь, спускаюсь по очищенным от наледи ступеням, совсем недавно служившим детворе горкой, и ноги сами несут меня к набережной.

Взбираюсь на заснеженную скамейку, глаза, уставшие от слез и тяжелых снов, ломит от нестерпимой белизны – впервые за долгое время я смотрю на реку, забравшую у меня все. Пролом давно затянулся и скрылся под снегом, храня вечную тайну.

Теперь полем и посадками вдоль железки, по рельсам которой, тяжело переваливаясь, уходят в сказочные дали поезда, я любуюсь одна… И каждый миг жду, что теплая рука ляжет на плечо, а светлая улыбка разгонит мутные тучи ожиданий, чаяний, надежд и безнадеги.

– Вернись… Пожалуйста! Вернись… – шепчут холодные губы, порыв ветра гнет деревья, с голых веток срываются черные птицы и спасаются на проводах.

Он не вернется. Оттуда не возвращаются. Никогда.