Читать книгу "Филип К. Дик. Жизнь и Всевышние вторжения - Лоуренс Сутин"

Ювелирный бизнес у Энн шел хорошо, но в этом ничего хорошего не было для Фила, который продолжал продавать свои НФ-романы издательству Ace по цене – паршивые полторы тысячи долларов за каждый. (После получения премии «Хьюго» у него возникнет некоторый экономический подъем; так, в 1964 году он заработает двенадцать тысяч долларов, но это продлилось недолго, да и наступило слишком поздно для спасения их брака.) На протяжении 1963 года либо Фил, либо Энн (каждый из них заявлял, что это инициатива другого) решили продать их домик в Инвернессе, который Дороти и Джозеф Хаднер отписали Филу. Они думали, что через какое-то время он снова перейдет к ним; Дороти была в ярости на них обоих.

В течение этого времени, как вспоминает Энн, Фил говорил ей, что устал быть писателем; он предложил ей заложить их дом, чтобы финансировать открытие магазина грампластинок. Энн утверждает, что Фил сказал, как Дороти, так и Доктору Икс, что план заложить дом – это идея Энн. Дороти тут же выразила свое неодобрение, в то время как Доктор Икс сообщил Энн, что она страдает манией величия. Оба обвиняли ее в том, что она хочет положить конец писательской карьере Фила.

Летом 1963 года Фил в последний момент отказался от заранее запланированной семейной поездки в Йосемитский национальный парк. Энн показалось, что он впервые за время их брака начал страдать агорафобией. Совсем наоборот, Харлан Эллисон вспоминает, что Фил за этот период несколько раз посещал его в Лос-Анджелесе. Они впервые встретились в 1954 году на «Уорлдконе»: Эллисон – как хулиганистый фэн, Фил – как молодой профи. Теперь их дружба, как собратьев по перу, росла. Они даже вместе ходили на охоту:

Я как-то сказал ему об охоте на пекари, чем я иногда занимался. […] Мы поговорили об этом, и я сказал: «Пошли».

Я полагаю, что это было впервые, когда я сумел проникнуться его взглядом на мир. Этот взгляд и вправду был довольно необычным. Уже в его рассказах есть странный уклон: чувство, что за нашим миром существует теневой мир. Я не понимал, что это паранойя, пока не прошло много лет; я не был настолько умен. В любом случае для Фила это был интересный опыт. Мы ничего не нашли. У нас с собой были винтовки, и мы отправились на джипе в Неваду; он был в восторге от ружей.

Не один Эллисон ощущал «паранойю» Фила в тот период. Старый друг из Беркли, Искандер Гай, вспоминает:

Фил мог нести такие возмутительные вещи, в которых не было никакого чертова смысла. Что он испытывал, что с ним происходило – я никак не мог понять. Он испытывал чрезмерные колебания между депрессивным и почти маниакальным состояниями. Он мог сказать: «Энн прицепила к «Ягуару» стереосистему и протащила ее по улице». Такое могло быть, я не знаю, но это что-то невероятное. Он говорил, что Энн пытается убить его. Я не раз видел ее, и, боже мой, Энн – весьма мягкий человек. Милая леди. Говоря о ней, Фил то называл ее величайшим событием в его жизни, то заявлял, что она псевдодемоническое создание, воплощающее собой женский разрушительный принцип мира.

У него была своя параноидальная космология – лица в облаках, правительство, ФБР. Так это можно назвать. Это было похоже на то, как будто бы он защищает крепость от сил зла.

Фил пришел к тому, что Дороти стала для него надежным убежищем от жены. Какие бы ни были у Дороти недостатки, она никогда не подшучивала над писательской карьерой Фила у него за спиной, а теперь она симпатизировала его взгляду на Энн как на угрозу этой карьере. Часто во время своих визитов к матери Фил находился в состоянии отчаяния: замкнутый в себе, сидящий и глядящий в одну точку. Если он и говорил, то как-то невыразительно. Дороти допускала некую степень подготовки его рассказов. Вспоминает Линн Сесил, которая все еще жила со своей тетей/мачехой в то время: «Фил все преувеличивал и драматизировал. Мама, бывало, говорила о нем, что он уже написал книгу, если эта книга даже не была готова. Я не думаю, что сам он знал, что делает, а его воображение было столь богатым, что его было чрезвычайно трудно привести в порядок».

Дороти тревожило возрастающее количество амфетаминов, которые принимал ее сын, чтобы поднимать настроение и писательскую продуктивность. Она знала о том, что в пятидесятые годы ему был прописан «Семоксидрин». Но теперь она оказалась в положении пассивного поставщика. Линн Сесил вспоминает: «Мама иногда говорила, что ей хотелось бы повесить замок на домашнюю аптечку, потому что он приходил в дом и открывал ее, – у мамы там было все, потому что у нее было много проблем со здоровьем. Он предпочитал «спиды», но я думаю, что он перепробовал все, чтобы почувствовать действие. В некоторых отношениях он был подобен маленькому ребенку».

Аптечка Дороти была для Фила не единственным источником лекарств – он продолжал добывать рецепты на антидепрессанты. Хотя его вера в эффективность стимуляторов и транквилизаторов выглядела ребяческой, он не был таким наивным, каким иногда притворялся. Фил разбирался в лекарствах, а в начале шестидесятых годов широко обсуждались вредные побочные эффекты амфетаминов. Но ему трудно было осознавать свою ответственность в этом вопросе. До конца своей жизни он проклинал Энн за то, что в то время употреблял амфетамины по возрастающей. Как и Дороти. После одного посещения матери Фил сказал Энн: «Боюсь, что я собираюсь покончить с собой с помощью лекарств из аптечки Дороти. Она собирается убить меня, потому что оставляет эти препараты повсюду».

К концу лета 1963 года Фил решил, что его отношения с Энн окончательно стали из рук вон плохи. Доктор Икс помог ему понять, что проблемы в его супружеской жизни в большой степени связаны с психическим состоянием Энн; Доктор Икс диагностировал это состояние как «маниакально-депрессивное», вспоминает Энн. Шериф Кристенсен, свидетель ярости Энн в тот раз, когда она его вызвала, был согласен с диагнозом. Фил сказал им обоим, что ее расходы ни в какие ворота не лезут, что она пыталась задавить его автомобилем и угрожала ножом.

И как-то вечером, во время ужина, шериф Кристенсен пришел с бумагами, подписанными Доктором Икс, предписывающими принудительное помещение в психиатрическую больницу. Девочки смотрели, как Энн забирали на семидесятидвухчасовое обследование в психиатрическую больницу Росс.

Фил принял вполне определенное решение по поводу того, что происходит.

Энн объясняет, почему она не переставала любить Фила во время этого тяжелого испытания: «У меня был прочный брак. У нас было четверо детей. Я чувствовала, что, независимо ни от чего, ты должна попытаться справиться со всеми проблемами. Верность была важнейшей ценностью для меня».

Психиатр в больнице Росс поверил Энн, когда она объяснила, что супружеские столкновения – это одно, а помешательство – нечто совсем другое. Но, поскольку дело зашло столь далеко, у нее оставалось только две возможности: полное юридическое заключение о ее вменяемости или две недели дальнейшего обследования в клинике Лэнгли-Портер. Она выбрала второе, будучи помещена в закрытое отделение. Фил с детьми навещали ее каждый день. Дочка Хэтт (тогда ей было тринадцать лет) вспоминает, что во время одной из таких поездок Фил сказал: «Я собираюсь сегодня поговорить с врачами. Я уверен, что они скажут мне: это я должен находиться там, а не ваша мать». По дороге домой он заявил: «Именно это они мне и сказали. Я уже сам об этом думал». Что ж, может, это правда, а может, и нет – подобные вещи он говорил часто».