Читать книгу "В объятиях Шамбалы - Эрнст Мулдашев"

Жутко богатый человек всё же увез своих детей и не позволил мне их оперировать… бесплатно. Он их увез из страны надежд, из его бывшей Родины, для которой розовый крест надежды стал своеобразным символом — символом будущего.

А через несколько лет я узнал, что этот жутко богатый человек умер и его похоронили там, на чужой земле, и, возможно, за его гробом несли единственное, что заработал он в своей жизни, — сейф с деньгами. Про судьбу его детей я не знаю; возможно, их, слепых, надули и они где-то едят всего лишь жареные бананы, а возможно, у них все хорошо, а служанка Лурдис отучила их пить кокосовое молоко и стала подавать на обед жареную картошку.

Размышления о Чужом

— Чужой Бог! Чужой Бог! — стал повторять я в такт своим шагам, поднимаясь вверх по склону на высоте около 5700 метров .

Воспоминания о жутко богатом человеке отнюдь не придавали мне сил. Мне было жалко его детей. Дыхание со свистом вырывалось из моей груди, во рту всё пересохло, ноги подгибались. Но я шёл, тяжело шёл вперед. А желудок все болел, болел и болел. Но мысль о том, что с этой болью из меня выходит негативная энергия, успокаивала меня, я даже как бы радовался этой боли… жуткой боли.

Я остановился, обернулся, посмотрел на Равиля и неожиданно для самого себя сказал:

— Равиль! А ведь есть ещё и другой Бог — Чужой Бог! Но здесь, в Городе Богов, он не обладает силой. Он бессилен здесь. Долина Смерти убивает только тех, у кого в душе есть этот вездесущий Чужой Бог. Великий Яма стоит на страже Города Богов, города Настоящих Богов, не пуская сюда Чужого Бога. Зеркала сжигают Чужого Бога. Сжатое думающее Время не пускает Чужого Бога в подземную Шамбалу, не позволяет ему запоганить великий символ «читающего человека».

Равиль недоуменно посмотрел на меня. Мы оба улыбнулись и снова пошли вперед. В моей улыбке таилась гримаса боли.

Мысли о Чужом Боге не покидали меня. Я вдруг понял, что Чужой Бог горд и не труслив. Он силен, этот Чужой Бог, и, самое главное, вездесущ — он тут же проникает в душу человека, если человек даже чуть-чуть отойдет от своего Настоящего Бога. А потом он, Чужой Бог, войдя в душу, начинает планомерно и упорно обращать человека в свою веру — веру Чужого Бога. Он борется с Настоящим Богом, упрямо борется, борется не на жизнь, а на смерть. Он очень силен, этот Чужой Бог.

Тут я вдруг осознал, что безбожия не бывает, никогда не бывает. Поэтому атеизм, возвеличивающий человека как вершину развития самозародившихся органических веществ через животный иобезьяний этапы эволюции, является не просто грехом, ставящим человека на место Бога, а является хитрой выдумкой Чужого Бога, той выдумкой, которая освобождает место в душах людей от влияния Истинного Создателя и дает возможность внедриться туда Чужому Богу.

Эта мысль пронзила столь остро, что у меня даже нарушался ритмичный ход; я засеменил, дыхание сбилось и я остановился, со свистом выдувая воздух.

— Как же я этого не понимал?! Как же не понимал?! — стал полушёпотом причитать я, стараясь ладонью вытереть тягучую слюну с губ. — Какой я дурак, а?! Сколько лет живу, сколько лет изучал атеизм, сдавая его на тройки, и не понимал! Эх! Какой дурак, а?! После Долины Смерти только понял, дурак! Только посмотрев смерти в глаза…

Я перевел дыхание и вновь пошёл вперед. С удивлением я заметил, что боль в области желудка уменьшилась и почти перестала мучить меня.

А мысли о Чужом Боге все продолжали и продолжали плясать в голове. Я искренне удивлялся тому, что раньше никак не мог понять того, что безбожия никогда не бывает, не бывает хотя бы на том основании, что Бог, создав дух, душу и тело человека, не только связал их единой веревочкой между собой; но и связал их невидимыми нитями с Богом, определив Единство Творения. Не зря люди говорят, что человек есть частичка Бога. Меня разозлил ту-пизм атеизма, этот жуткий тупизм философов и ученых, которые утверждали и утверждают, что Бога нет. Если бы эти «атеисты-ученые» хоть на минутку задумались над тем, что, например, известный научный факт клеточной нелокальности, когда каждая из миллиарда клеток человеческого организма мгновенно узнает о судьбе каждой клетки, нельзя объяснить ничем иным, как существованием некой думающей субстанции, которая не просто объединяет все клетки воедино, но и заботится о каждой клетке, как о своем дитяти, то они бы, эти «атеисты-ученые», могли бы по простой логике предположить, что над этой думающей субстанцией заботится другая, более высокоорганизованная думающая субстанция, а над ней ещё одна, ещё одна и ещё одна, вплоть до самого… Бога. Тогда бы товарищи атеисты перестали бы делать стеклянные глаза при малейшем возражении по поводу «доказываемого» ими отсутствия Бога. Тогда бы они престали третировать настоящих ученых-исследователей, которые волей-неволей, в результате своих научных поисков, приходили к выводу о существовании Бога-Создателя и превращались в глубоко верующих людей.

Я вспомнил глаза преподавателя атеизма в нашем медицинском институте, когда он на экзамене с удовольствием поставил мне тройку, хотя я, обладая хорошей памятью, выучил всю эту атеистическую дрянь. Он, видимо, увидел в моих глазах плохо скрываемую ненависть к нему — рабу Чужого Бога.

Шагая вперед и издавая в такт примитивные звуки «ух, ух, ух», я даже стал оправдывать этих «ученых-атеистов», понимая, что их язык не принадлежит им самим и что их языком говорит лукавый Чужой Бог. Он, этот Чужой Бог, даже, наверное, похохатывает над дураком-атеистом, когда тот, поправив рекомендуемо-серого цвета пиджачок, идет доказывать всем и вся то, чего и в помине не может быть в природе. Этот дурак-атеист, являясь все же хоть и неудачным, но Божьим творением, когда-нибудь влюбляется и, получив «от ворот поворот», мается по ночам, причитая, что душа болит, но тут же, выпятив слюнявую нижнюю губу, начинает переводить ход своих мыслей о своей душе на привычный (но в глубине души омерзительный) мыслительный штамп о роли органических молекул, и даже доходит до такой чуши, что её (отвергшей) органические молекулы несовместимы с его (отвергнутого) органическими молекулами, хотя, на самом деле, несовместимы их Души, отданные разным Богам — Настоящему и Чужому.

— Шеф, давай присядем. Тяжело ты идешь. Ты ведь только что вышел оттуда, из Долины… — послышался голос Равиля.

— Давай, — тяжело вздохнул я. — Боль ослабла, но слабость…

Я присел на камень.

— Чужой Бог очень силен. Он использует любой шанс, чтобы внедриться в душу человека. Он понимает, что создал человека не он, но он стремится захватить его, полностью захватить, — подумал я, сидя на камне.

В моей голове всплыли лица знакомых мне завистливых, жадных и стервозных людей, а также лица знакомых алкоголиков и наркоманов. Я, с натугой перебирая каждого из них в памяти, постарался представить выражение их глаз. Это мне удалось; глаза их были однотипными — стеклянными и чужими.

Какой-то чужой и неприятный штамп высвечивался в этих глазах. Этот штамп имел легкий плаксивый оттенок, выражающий неестественное раболепие перед… захватчиком его души. Эти чужие штампованные глаза как бы извинялись за то, что он отдал свою душу Ему — новому Чужому Властелину — и натужно, со скрежетом просили и просили о жалости к нему, рабу, как бы намекая, что любой может стать, как и он — рабом. Эти штампованные глаза умоляли дать ему через жалость хоть немного чистой энергии, той энергии, которая была для него родной и без которой ему плохо, очень плохо, потому что эта чистая энергия когда-то породила его — пусть непутёвого, но человека. Этот подобострастный штамп в глазах как бы говорил, что у него — бывшего настоящего человека — нет другого выбора, как взывать и взывать к жалости, потому что он — превратившийся в оболочку человека — не может жить без общечеловеческой божественной энергии, без общечеловеческой Любви и вынужден просить и просить дать ему хоть немного этой чистой энергии, просить через жалость к нему, рабу Чужого Бога. Он, этот раб Чужого Бога, не может обходиться без чистой энергии Настоящего Бога, породившего его.