Читать книгу "Брат Томас - Дин Кунц"

Такой вот многокостный ошметок приземлился мне на колени, сжимаясь, как изломанный краб. Мой мужской крик нисколько не отличался от крика юной школьницы, которую удивил соученик, незаметно подбросив ей на колени мохнатого паука. Я сшиб эту мерзость на пол.

Ошметок терся о мои ботинки, определенно не собираясь причинять вреда. Так на отрубленной голове продолжают дрожать ресницы. Тем не менее я подтянул ноги на сиденье и плотно подоткнул бы под себя все нижние юбки, если б они на мне были.

Проскочив перевернутый вездеход на десять ярдов, мы остановились, потом задним ходом вернулись. Кости громко трещали под колесами.

Выскочив из кабины, я увидел, что мостовая завалена костями различной формы и размеров. Некоторые костяные системы величиной не уступали пылесосу, другие — электрическому чайнику или тостеру. Все они шевелились, сгибались, разгибались, складывались, раскладывались, словно пытаясь повиноваться приказу невидимого колдуна.

На мостовой валялись и тысячи одиночных костей. Они трепыхались, словно земля под ними дрожала, но я не чувствовал этой дрожи сквозь подошвы лыжных ботинок.

Отбрасывая кости в сторону, я расчистил дорогу к перевернутому вездеходу, забрался на него. Братья широко раскрытыми глазами смотрели на меня через стекла боковых дверец.

Я открыл одну дверцу, брат Руперт залез на вездеход, чтобы помогать мне. Скоро мы вытащили из салона русского и всех братьев.

Кого-то в синяках, всех — потрясенными, но обошлось без серьезных травм.

Осколки костей проткнули все четыре колеса второго вездехода. И теперь он стоял на спущенной резине. Оставшуюся сотню ярдов до школы нам предстояло преодолеть на своих двоих.

Никому не пришлось высказывать мнение, что там, где появилось одно костяное чудище, могли водиться и другие. Собственно, из-за испытанного шока или страха слова произносили по минимуму, да и те очень тихо.

Все принялись торопливо выгружать из вездеходов инструменты и прочие вещи, которые монахи везли с собой, чтобы укрепить оборонительные редуты школы и защищать детей.

Костяной мусор громыхал все тише, некоторые кости стали разваливаться на кубики разных размеров, словно они и не были цельными костями, а состояли из многих соединенных между собой элементов.

Когда мы двинулись к школе, Родион Романович снял ушанку, наклонился и затянутой в перчатку рукой насыпал этих кубиков в «мешок» из медвежьей шкуры.

Поднял голову и увидел, что я наблюдаю за ним. Сжимая ушанку в одной руке, словно кошель, набитый сокровищами, другой подхватил большой ящик с инструментами, по внешнему виду больше напоминающий «дипломат», и двинулся к школе.

Вокруг нас ветер вроде бы что-то говорил, все злее и злее, на каком-то грубом языке, идеальном для проклятий, злословия, богохульства и угроз.

Затянутое облаками небо спустилось вниз, чтобы встретиться с засыпанной снегом землей, и за исчезновением горизонта последовало исчезновение всего созданного человеком и природой. Серый свет дня не оставлял ни единой тени, не освещал, а слепил. В этой белизне сливалось все, кроме того, что находилось непосредственно под ногами, и мы брели, со всех сторон окруженные белым, белым и белым.

С моим психическим магнетизмом я никогда не теряю нужного направления. Но пара-тройка братьев наверняка могли заблудиться и так и бродили бы рядом со школой, если бы не держались друг за друга и не ориентировались на проложенную плугами-снегоочистителями колею, пусть с каждой минутой ее заносило все сильнее.

Другие костяные чудища могли находиться неподалеку, и я подозревал, что вся эта белизна не слепила их так же, как нас. Их органы чувств, похоже, не соответствовали нашим, но, возможно, их превосходили.

За два шага от закатываемых под потолок ворот я увидел их и остановился. Когда все монахи собрались рядом, я быстро пересчитал их по головам, чтобы убедиться, что мы никого не потеряли. Монахов было не шестнадцать, а семнадцать. Русский тоже пришел, но я не включил его в число монахов.

Мимо больших ворот я провел их к маленькой двери. Открыл ее мастер-ключом.

Когда все вошли в гараж, переступил порог, закрыл дверь, запер на врезной замок.

Братья поставили вещи на пол, стряхивали друг с друга снег, стягивали капюшоны.

Семнадцатым монахом оказался брат Леопольд, послушник, который частенько приходил и уходил с ловкостью призрака. Его веснушчатое лицо выглядело не таким уж открытым, как всегда. Куда-то подевалась и обаятельная улыбка.

Леопольд стоял рядом с Родионом Романовичем, и что-то в их позах и фигурах подсказывало мне, что они не просто хорошо знают друг друга, но союзники в каком-то только им известном деле.

Глава 40

Романович опустился на одно колено и высыпал на бетонный пол гаража содержимое шапки-ушанки: костяные кубики.

У самых больших сторона составляла полтора квадратных дюйма, у маленьких — полдюйма, не больше. Полированные и гладкие, они напоминали игральные кости, только без точечек на сторонах. И выглядели так, словно изготовила их не природа, а машины на заводе.

Они дергались, постукивали друг о друга, будто жизнь еще не полностью их покинула. Возможно, их возбуждала память кости, частью которой они были, согласно заложенной в них программе, они могли восстановить эту кость, но в сложившихся условиях им чего-то для этого не хватало.

Кубики напоминали прыгающую фасоль, семена мексиканского растения, которые перемещались благодаря движениям личинки бабочки, жившей в каждом.

И хотя я не верил, что в кубиках находится что-то живое, скажем, личинка бабочки, у меня не было ни малейшего желания раскусить один из них, чтобы проверить эту версию.

Когда все братья собрались вокруг кубиков, один из самых больших завибрировал еще сильнее… и рассыпался на четыре идентичных кубика, естественно, меньшего размера.

Тут же кубик поменьше перевернулся на другую сторону и тоже разделился на четыре части, еще меньших размеров.

Оторвавшись от делящихся кубиков, Романович встретился взглядом с братом Леопольдом.

— Квантомизация, — сказал послушник.

Русский согласно кивнул.

— Что тут происходит? — спросил я.

Вместо того чтобы ответить мне, Романович вновь уставился на кубики.

— Невероятно, — говорил он, похоже, сам с собой. — Но где тепло?

Брат Леопольд отступил на два шага, словно вопрос этот встревожил его.

— Тебе сейчас хочется быть милях в двадцати отсюда, — кивнул Романович. — Но сам видишь, уже поздно.

— Вы знали друг друга до приезда сюда, — похоже, я не сделал никакого открытия.

Кубики все быстрее и быстрее делились на меньшие.

Посмотрев на братьев, ожидая, что они поддержат мое требование к русскому дать внятный ответ, я обнаружил, что ни Романович, ни Леопольд совершенно их не интересуют. Половина монахов смотрели на меня, остальные — на странные и постоянно уменьшающиеся предметы на полу.