Читать книгу "Стингрей в Стране Чудес - Джоанна Стингрей"

– Да что с тобой?! Ты заболела? Что-то случилось?!

– Виза! Я не попадаю на свадьбу!

Наконец-то она поняла.

– Джоанна, мы с этим разберемся, – сказала она твердым и громким голосом, чтобы перекрыть мои стенания. – Пожалуйста, успокойся. Мы поможем.

Мать знала, что плачу я редко, и если уж плачу, то дело на самом деле серьезное. И, когда такое случалось, она всегда приходила мне на помощь.

– Пожалуйста, пожалуйста! – только и могла умолять я.

Я прыгнула в машину и помчалась к дому матери и отчима. Ни с кем другим делиться своим горем я пока не хотела. Разошедшаяся по людям новость закрепляется, затвердевает и становится реальной проблемой. К этому я была пока не готова. К моменту моего приезда у матери уже был готов список людей, к которым можно обратиться за помощью, и с одним из них она уже говорила по телефону. Когда я расклеиваюсь, мать проявляет себя с лучшей стороны – настоящий рыцарь со шлемом из стильно уложенных светлых волос и пылающими голубыми глазами.

Я рассказала ей о телексе, который, как мне сообщили в посольстве, они получили из Москвы. «Они назвали меня Стингрей», – сказала я. Деталь была важна, так как это не было моим официальным именем: и в паспорте, и в заявлении на визу стояла другая фамилия. Стало совершенно очевидно, что мы имеем дело с продуманной, целенаправленной акцией, мне подают сигнал о том, что деятельность моя в России больше продолжаться не может. Я опять разрыдалась.

«До свадьбы еще три недели», – прикрывая трубку рукой, пыталась успокоить меня мать. Она говорила с Долорес Бейленсон, муж которой Энтони был одним из конгрессменов от Калифорнии и близким другом нашей семьи. Долорес пообещала матери, что Энтони поможет, и добавила, что мой отчим Фред должен ему немедленно позвонить. Она также посоветовала привлечь к этому делу Арманда Хаммера – ни один другой американец не имеет на Советы такого влияния, как он.

Пока мать названивала влиятельным друзьям и знакомым, я отстучала телекс Олегу Попову из «Международной книги» с подтверждением нашей предстоящей встречи и всех тех проектов, над которыми мы работали и в числе которых были приезд Фила Рамона в апреле, концерт Дэвида Боуи и крупный подарок от фирмы Yamaha Ленинградскому рок-клубу. Я включила в телекс письма от Рамона, менеджмента Боуи и от Yamaha. Во всех этих письмах подтверждалось согласие работать со мной в этих проектах и желание видеть меня в качестве представителя их авторов в России. Никоим образом я не хотела дать ВААП возможность опять обвинить меня в каких-либо нарушениях. Об отказе мне в визе я не сказала ни слова.

Обычно Попов отвечал очень быстро. Не дождавшись от него ответа в течение суток, я отправила аналогичные послания своим контактам в ВААП и Госконцерте. Я также попыталась дозвониться своему приятелю в ВААП Анатолию Хлебникову. Ответом мне было молчание – оглушительное и неизменное. Все вокруг стало казаться зловещим и пугающим. Мне было физически плохо – как угодившей вдруг в эпицентр циклона птице, не способной никого позвать на помощь. После всего, что я сделала и несмотря на все, что я сделала, я вдруг превратилась в тень, в призрак, в парию, практически в ничто. Хуже ощущение трудно было себе представить.

Мать тем временем двигалась вперед с неумолимостью парового катка. Долорес Бейлинсон дала ей имена и контакты Марка Перриса и Кэтлин Лэнг в Госдепартаменте. Еще одна ее подруга Марша Уайсман раздобыла координаты секретаря Арманда Хаммера Клода и двух сотрудников, постоянно сопровождавших его в поездках в Россию: Джоан Мондейл и Гилфорда Глейзера. Еще кто-то подсказал, как связаться с тоже работающей на Хаммера Флоренс Аганян. Отчим обратился к своему другу Лео Маккарти, вице-губернатору Калифорнии, с просьбой вывести его на Хаммера. Стало известно, что визу отклонили по решению советского МИДа. Политиками дело не ограничивалось – мать написала письмо известному певцу Крису Кристоферсону, который уже выступал в России и звукооператором у жены которого, тоже певицы Риты Кулидж, работала моя сестра Ребекка.

«Я написала ему, что была на его концерте в Лас-Вегасе, и он просто поразил меня своей силой и человечностью по отношению ко всем людям», – рассказывала мне мать, пока я тихо, как мышка, сидела у нее в доме. «Я также написала, что его песни сделали меня более открытой к восприятию обеих сторон в каждом политическом споре. Я уверена, что он поможет, если сможет».

Так как мне мои московские контакты не отвечали, Даг Баттлман отправил телекс Попову, в котором вновь подтвердил, что Yamaha уполномочивает меня заниматься приемом инструментов и аппаратуры, переданных фирмой в дар рок-клубу. Он попросил подтверждения нашей встречи в Москве в апреле. И опять никакого ответа.

В какой-то момент мне удалось наконец пробиться к Юрию по телефону. Я рассказала ему, что произошло, сказала, что к решению проблемы подключены все наши друзья и знакомые и что я надеюсь суметь приехать ко дню свадьбы.

– Я попробую, – медленно проговорил он в ответ, – сделать что-то в России. Я лю… – И связь прервалась.

В своем отчаянном стремлении как можно скорее найти решение я превратилась просто в машину. Я бесконечно слала телексы Марку Таплину в отдел культуры американского посольства в Москве. Еще один телекс ушел Виталию Коротичу в журнал «Огонек», где я объясняла, что случилось, говорила, что очень люблю Юрия и хочу быть с ним вместе. Совершенно несправедливо, писала я, что советские власти не дают возможность мне соединиться с человеком, без которого я не представляю себе жизни. Тому Шенкеру, московскому корреспонденту Chicago Tribune, с которым я подружилась в Москве, я жаловалась, что после всей проделанной мною позитивной культурной работы меня просто используют как мячик в политическом футболе.

«Почему они так боятся любви?!» – взывала я к миру во всех этих посланиях.

Да, в моем отчаянии был элемент мелодрамы, но я была всего лишь молодая женщина, чувствовавшая, что созданную ею жизнь у нее грубо вырывают из груди вместе с сердцем. Я была в ужасе от угрозы потерять своих друзей и своего будущего мужа; была столь повержена шоком, болью и страхом, что сохранять спокойствие могла не больше, чем выброшенная из воды и неспособная дышать рыба. Люди и работа в России были моим воздухом.

Кто-то предложил написать Владимиру Познеру, харизматичному советскому телеведущему, регулярно выступавшему в программе Nightline Теда Коппела и в телешоу Фила Донахью[112]. И вновь в ответ молчание.

26 марта 1987 года конгрессмен Бейлинсон отправил по телексу письмо в консульский отдел советского МИДа, а на следующий день, 27 марта, министру культуры СССР Василию Захарову. Он объяснял, что отказ мне в туристической визе срывает мои планы выйти замуж за советского гражданина и подрывает мою работу в качестве музыкального посла в России. Он призывал своих московских корреспондентов воспользоваться имеющимися у них полномочиями и способствовать предоставлению мне визы. Но даже и он, американский конгрессмен, не был удостоен ответа.