Читать книгу "Зима - Али Смит"

— В этом нет никакой экзотики, и нечего так умиляться, Шарлотта, — говорит его мать. — И если уж говорить честно. В этой бесконечной лжи о том, что ты жил с ней, Артур, нет ни слова правды. Повторяю раз и навсегда: ты никогда с ней не жил. Некоторое время, пока ты был маленьким, ты жил с моим отцом…

— …который передавал его мне всякий раз, когда ты передавала его ему, — говорит Айрис. — Потому что у него не было ни малейшего представления, как ухаживать за маленьким ребенком.

— По-моему, он вполне хорошо вырастил нас, — говорит его мать.

— Нас вырастила мать, — говорит Айрис. — Отец приходил домой без четверти шесть вечера и ел свой ужин.

— Он зарабатывал деньги, на которые мы могли купить этот ужин, — говорит его мать.

— Может быть. Но он был без понятия, что делать с маленьким ребенком, — говорит Айрис. — И твоя попытка вычеркнуть меня из жизни твоего сына обречена на провал. Потому что я надежно спрятана в банке его памяти, помнит он об этом или нет. А банк памяти гораздо нестабильнее и гораздо материальнее любых твоих современных финансовых институций или хедж-фондов. Помнишь, Арти, как я взяла тебя на акцию протеста, где мы исполняли танец с большими буквами алфавита в руках?

Арт открывает глаза.

— Да! — говорит он. — Что-то такое припоминаю. Я был буквой «А».

— Ты был «А» в лозунге «ДЕНЬГИ, А НЕ СОКРАЩЕНИЯ», — говорит Айрис.

— Да? — говорит Арт.

— Потом мы немного поработали ногами, чуть-чуть хореографии, и ты стал «А» в лозунге «НЕТ ПОДУШНОМУ НАЛОГУ», — говорит Айрис.

— Он никогда с тобой не жил. Ты никогда с ней не жил, — говорит его мать.

— Ах, какое мы счастливое поколение, Фило, сколько рассерженных лет, какая сила чувства, сколько любви, — говорит Айрис.

— Согласна, — говорит его мать.

— А их поколение, — говорит Айрис. — Лето Скруджа. Да и зима Скруджа, да и весна, да и осень.

— Грустно, но тоже правда, — говорит его мать.

— Мы умели сказать нет войне, — говорит Айрис.

— Мы трудились ради чего-то другого, — говорит его мать.

— Мы сами были авангардом, — говорит Айрис. — Мы выставляли собственные тела против машин.

— Мы знали, что наши сердца из другого теста, — говорит его мать.

Затем происходит нечто странное. Его мать и тетка начинают петь. Они затягивают дуэтом песню на иностранном языке. Сначала, первые несколько строк, они поют на один голос, а потом разделяются. Его мать поет низкие ноты, а его тетка — высокие. Они хорошо знают мелодию, где она понижается и где нужно подхватывать, словно перед этим репетировали. С языка, похожего на немецкий, они переходят на английский, а потом снова на иностранный язык.

— Это всегда была ты, — поют они.

Они поют дуэтом, опять на другом языке, и затем конец песни по-английски.

— Можно поклясться, что они родственницы, — говорит Люкс.

— Ага, причем мои, — говорит Арт. — Боже упаси.

Его мать и ее сестра садятся в той же комнате и снова отворачиваются друг от друга. Обе раскраснелись. У обеих торжествующий вид.

— Эту историю рассказывала ему я, а не ты, — говорит его мать.

— Я тоже ему ее рассказывала, — говорит Айрис.

Все же странновато будет думать о зиме в апреле, к тому же в таком теплом апреле, с птицами и цветами, с набухающими почками, к тому же в такой солнечный день, пока что самый жаркий день года с почти рекордно высокой температурой для этого месяца.

Но Арт будет сидеть в поезде и, невзирая на все это неожиданное тепло, представлять, как в снегу валяется клавиатура старого компьютера и легкие снежинки громоздятся друг на друга поверх нее, образуя воздушные карманы, ложатся на буквы, цифры и символы хаотичной естественной архитектурой. И вот о чем он будет думать:

Как она сумела придумать такую шутку: «Тем самым я опровергаю автобус»?

Как она могла знать о его собственной культуре больше, чем он сам, и притом такие интересные вещи, и не просто знать о них, а знать настолько хорошо, что могла придумывать шутки, шутки о культуре, которая не была ее родной культурой, да еще и на языке, который не был ее родным языком?

К тому времени он уже пороется в интернете и прочитает о том, как доктор Сэмюэл Джонсон спорил с епископом о разуме, материи и устройстве реальности.

К тому времени он уже не раз пройдет мимо забегаловок под названием «Чикен коттедж», не раз увидит рекламу «Чикен коттедж», приставшую к асфальту после дождя, и не раз поймет, что разум и материя загадочны, а когда они соединяются, то приносят обильные плоды.

«Да брось ты, — скажет он себе. — Возьми себя в руки. Если одна птичка улетела, все птичье царство не перестанет из-за этого петь. Просто улетела еще одна птичка».

Потом он спросит себя, нет ли в этом сексизма — сравнивать девушку, женщину с птицей?

Но тут и правда была замешана птица, причем редкая, которую ему так и не удалось увидеть.

«Вот откуда это сравнение», — скажет он себе.

«Свет клином на этой пичужке не сошелся», — сказал мужчина.

Есть еще уйма пластиковых бутылок.

Он вспомнит то утро, когда рассчитался с ней в Корнуолле: тысяча фунтов стерлингов за три дня в роли Шарлотты.

Она пересчитала их, разделила на несколько пачек и сложила в разные карманы куртки и джинсов.

— Спасибо, — сказала она.

Потом он вытянул обе руки: в одной лежала пятифунтовая купюра и три фунтовых монеты, а в другой — три незажженные спички.

Она коснулась руки с деньгами. Она улыбнулась.

— Ты классный начальник, шеф, — сказала она. — Я бы поработала с тобой еще как-нибудь.

Она коснулась руки со спичками. Она снова улыбнулась.

— И очень классный человек, — сказала она.

Она села на постельное белье и вставила обратно первый штифт, потом кольца, потом цепочку, потом серебряные слиточки. Пока она их вставляла, обследуя серебряными штучками внутренние туннели каждого отверстия в своей коже (так деликатно, что у него тогда встал и до сих пор встает, когда он вспоминает об этом несколько месяцев спустя), она окинула взглядом сарай со складом магазина «По-домашнему», нераспакованные остатки которого все еще стояли сверху на ящиках, после того как люди раскупили товар накануне.

— Вещи нам не принадлежат, — сказала она. — Смотри, как все они оглядываются на нас. Мы считаем их своими, можем купить их, обладать ими, выбросить их, после того как используем. Они знают, хоть и не обязаны ничего знать, о том, что отбросы — это мы.

— Моя мать говорит, что ты очень хорошая продавщица, — сказал он.

— Так и есть, — сказала она. — Это один из множества моих талантов.