Читать книгу "Полчаса музыки. Как понять и полюбить классику - Ляля Кандаурова"

Брамс и Херцогенберги

Двухтомная переписка с Элизабет фон Херцогенберг была издана другом Брамса, ставшим впоследствии его первым биографом: его звали Макс Кальбек[160]. Эти письма свидетельствуют о безусловном эпистолярном таланте корреспондентки Брамса. Очевидно, что он получал удовольствие от ее обширных, при этом легко написанных посланий и сам усвоил в общении с ней ее светский, приветливый, немного шутливый тон. Элизабет искренне и горячо любила музыку Брамса; в сущности, являясь просвещенной дилетанткой, она способна была в очень краткие сроки разобрать, сыграть и проанализировать нотные рукописи, которые он высылал ей, и отзываться на них многостраничными, превосходно составленными письмами, где, кроме изложения своих впечатлений, она дерзает анализировать музыку Брамса с точки зрения формы и гармонии. В годы наиболее тесного общения она была одним из немногих, если не единственным человеком, которому такие рецензии были позволены; более того, отчасти они принимались Брамсом во внимание. Элизабет одновременно восторженна и честна: «Ваша музыка… составляет неотъемлемую часть нашей жизни, как воздух, свет или тепло», – пишет она в одном из писем, в другом, однако, не преминув заметить, что она не стала бы ни единым словом хвалить гениальные страницы музыки Брамса, если бы ей пришлось молчать о тех, что не трогают ее.

В мае 1887 г., получив письмо Брамса о том, что он намерен отправиться в Италию, а затем приехать на второе лето в Тун, Элизабет сообщает ему, что ее муж Генрих болен: простудившись во время весеннего визита во Флоренцию, он слег с приступом ревматизма, который так ухудшился по возвращении в Берлин, что в течение десяти дней он едва мог передвигаться на костылях, а боль удалось облегчить только с помощью морфия. Единственным, что поддержало и порадовало его, оказалось исполнение Трио Брамса, издание которого было отправлено Херцогенбергам незадолго до этого. Упоминая также о том, что в следующие несколько дней она планирует сыграть для «своего бедного увечного» еще два камерных сочинения Брамса, Элизабет умоляет его прислать им некий, по-видимому обещанный, хор, который она «тщетно искала в предыдущем письме» и которого они с нетерпением ждут. Ее тон – как обычно, одновременно пылкий и колкий: «Сейчас, когда Хайнц так болен и, увы, так нуждается в том, чтобы что-то отвлекло его, пожалуйста, ведь вы пришлете ему [этот хор], милый друг? В ответ мы напишем вам чудесное длинное письмо, где воздадим вам хвалу и восславим вашу доброту. Пожалуйста, пожалуйста, пришлите нам что-нибудь»[161].

Третье швейцарское лето – 1888 г. – было отмечено сближением с Видманом: в день рождения Брамса, 7 мая 1888 г., они встретились в Вероне, три недели путешествовали по Италии, а затем снова направились в Тун. Эти каникулы оказались особенно щедры на вокальную музыку: среди нескольких опусов песен, созданных тогда, выделяется ор. 104 – «Пять песен для смешанного хора», куда вошла созданная годом ранее четырехголосная песня, та самая, о которой просила в письме Элизабет. В следующий раз эта песня упоминается в письме, отправленном Брамсом осенью 1888 г., уже из Вены, по возвращении из Туна. Предупреждая Элизабет, что он может выслать ей «несколько пустяковых песенных сборников», которые она вправе «не брать с собой, когда будет уезжать» (Херцогенберги находились тогда в Швейцарии), он продолжает: «Возможно, вам будет интересно узнать, что я снова столкнулся с Хайнцем[162] – я пробовал свои силы с “Осенью” Грота. За этот текст непросто взяться: он труден и – скучен».

Провинциал

Разумеется, последний эпитет – дань Брамса своему саркастичному эпистолярному стилю: человек невероятной начитанности и эрудиции, он не стал бы тратить время на стихотворение, если бы считал его слабым, не говоря уже о том, что на стихи Грота им написано большое количество музыки: 11 сольных песен, два дуэта и один хор. Брамс был знаком и дружен с Клаусом Гротом – насколько он вообще был способен на дружбу. Грот был на 14 лет старше Брамса и пережил его на два года. Он приехал в Тун в июне 1888 г. и остался на месяц: в его воспоминаниях можно найти трогательные и забавные эпизоды повседневности, связанные с композитором. Помимо упомянутого уже случая с восхождением на Низен, Грот, например, рассказывает, как в день смерти кайзера Фридриха III, немецкого императора, процарствовавшего всего 99 дней, Брамс – рьяный патриот и монархист – настоял на приобретении черного крепа для демонстрации того, «как германский народ переживает потерю»[163]. Вероятно, хорошим отношениям между Брамсом и Гротом способствовала еще определенная культурная близость: Грот происходил из земли Шлезвиг-Гольштейн, а точнее – глубоко провинциальной, сельской местности Дитмаршен, где главным городом является Хайде. Брамс родился на севере Германии, в Гамбурге, однако его отец – Иоганн Якоб Брамс – в 19 лет переехал туда именно из Хайде: родовые дома Гротов и Брамсов располагались едва ли не на одной улице, на расстоянии нескольких дверей. Нижненемецкий диалект Plattdeutsch, который до самой смерти сохранил Иоганн Якоб Брамс, с помощью Грота стал литературным языком: ему принадлежит ряд поэтических работ, написанных на этой разновидности немецкого. К тому же черты характера, свойственные уроженцам «крестьянской республики» Дитмаршен, – интровертность, упрямство, философски-серьезный взгляд на мир, скептицизм, настороженность, внешняя эмоциональная скованность, тенденция к сентиментальной ностальгии – почти полностью совпадают с тем, что мы знаем об Иоганнесе Брамсе. Печальный, прощальный флер этой ностальгии – одна из самых заметных черт его музыки начиная с середины 1880-х гг., слышная едва ли не в каждом опусе. Ганс Галь в знаменитой книге о Брамсе поэтически делит его жизнь не на «ранний», «средний» и «зрелый» периоды, стандартные для описания творческой эволюции композиторов, но на «сезоны»: благоуханную весну, источающую громы и послегрозовой озон; ослепительное лето, когда созревание природы набирает силу; осень с ее плодами и первыми заморозками и мертвенную зиму. В этом случае op. 104 относился бы к поздней осени, и последняя песня опуса – «Im Herbst» («Осенью») на стихи Клауса Грота – только укрепляет эту ассоциацию.