Читать книгу "Черное дерево - Альберто Васкес-Фигероа"

Алек Коллингвуд кивнул головой, давая понять, что согласен.

– В общем и целом разделяю твои взгляды, – произнес он. – Я провел достаточно времени в этой пустыне, лежа на песке или под кустом, наблюдая за происходящим вокруг, чтобы понять о чем ты говоришь. Например, жук выбирается наружу из своего укрытия, и мы следим взглядом за всеми его перемещениями и поневоле как бы проникаем в его жизнь и окружающий его мир… Можно написать целую книгу в сто и более страниц про жуков в пустыне: про то, как живут, что едят, где спят, как занимаются любовью, про то, кто их враги, а кто союзники… – он зажег новую сигарету, другую протянул Давиду, медленно и с наслаждение затянулся, и принялся смотреть на голубое, без единого облачка, небо. – Наверное, что–то похожее случилось и с миром рабов и работорговцев… В течение многих лет я даже не подозревал о его существовании, но постепенно погрузился в него полностью и это стало смыслом моего существования.

– И останешься здесь, пока будешь уверен в этом смысле?

– Иногда, в своих снах, я вижу себя мертвым…, но на берегу моря. Волны накатывают на мои ноги и кровь окрашивает воду… – он откинул сигарету, поднялся и пошел к верблюду, обернувшись, сказал:

– Если бы я верил в сновидения, то никогда бы не ушел из этих песков… «Зонг», вперед!

«Зонг» недовольно заворчал, изогнув шею, попытался укусить его за ногу, но потом, все же, встал. Алек Коллингвуд поднес руку с хлыстом ко лбу и бодрым голосом сказал:

– Удачи! И будь начеку, держи глаза широко открытыми.

Давид махнул на прощание рукой.

– У меня они уже болят и скоро вылезут из орбит, от того, что все время открыты.

Англичанин развернул своего аррегана в сторону оазиса и, повернувшись в седле, добавил:

– Буду держать тебя в курсе.

Давид ничего не ответил, забрался в кабину джипа, завел мотор и медленно покатил к тому месту, что присмотрел в качестве укрытия в дневные часы. Солнце начало припекать и его немилосердно клонило ко сну.

Наступала ночь.

Колонна готовилась к новому переходу, и Амин привычным порядком обходил всех, проверяя надежность замков на кандалах. Винтовка висела у него на плече, а с широкого пояса свисала большая фляга, наполненная водой. Свет уже померк настолько, что с трудом можно было различить черты лица.

Подойдя к Надие, он ощупал кандалы и цепи, как делал это у всех, но затем, вдруг, послышался слабый щелчок, и сердце у нее в груди екнуло, когда она почувствовала, что более не связана с остальными рабами – цепь осталась висеть, оковы ослабли.

Амин обернулся еще раз, осмотрелся вокруг – Абдулы нигде не было видно, скорее всего, он завершал какие–нибудь последние приготовления к длительному переходу, а остальные охранники развязано болтали ни о чем, почти совсем не обращая внимания на пленных.

Он взял в руку кусок цепи, прикрепленный к браслету, что остался на ее левом запястье и, потянув, приказал шепотом:

– Пошли!

Наклонившись, они нырнули в темноту и, пройдя через заросли высокой сухой травы и кустарника, служившего колонне пленных укрытием на второй день привала, когда они прятались на равнине, быстро побежали на Запад. Через несколько минут они уже были далеко, кругом царила такая тишина, что было даже непривычно, но, все–таки, это было несравненно лучше, чем постоянно слышать тяжелые вздохи, всхлипывания, стоны, кашель и позвякивание цепей, сопровождавшие ее на каждом шагу в течение всех этих кошмарных дней.

Потом перешли на шаг, но шли быстро, Амин впереди, не выпуская из рук цепи, и, когда на ночном небосводе появились звезды и тонкий краешек новой луны, осветив все вокруг трепетным, неверным светом, она увидела, что со всех сторон, на всем обозримом, пустынном пространстве не осталось никого, кроме них.

– Куда мы идем? – задала она дурацкий вопрос, скорее из необходимости прочистить горло и услышать собственный голос, чтобы заглушить приступы панического страха, чем получить вразумительный ответ.

– На юг… – в голосе его слышалась озабоченность, но шаг его не замедлился. – Абдул уже, наверное, обнаружил наше отсутствие и побежал к Сулейману. А этот суданец никогда не сдается.

– Сахара очень большая…

– Не для тех, кто живет в ней…

– Тебе страшно?

Амин хлопнул ладонью по прикладу ружья.

– С этим мне нечего бояться… Никто не сможет приблизиться к Амину, – он остановился и сурово взглянул на нее. – Не уйти, тоже… Помни, что я могу попасть в бегущую газель с пятисот метров… И ни секунды не сомневаясь убью тебя. Клянусь тебе, черная. Можешь поверить мне, если попытаешься сбежать, пристрелю …

– Я знаю… Я знаю тебя…

– Помни об этом!

И он, с силой дернув за цепь, двинулся вперед таким быстрым шагом, что Надия с трудом поспевала за ним.

– Я попаду в тебя и с тысячи шагов, – продолжал зло шипеть он. – Амин попадет в любого бегущего… Помнишь Мунго? Тот негр был силен и вынослив, – он ударил себя кулаком в грудь. – Но Амин лучше во всем… Скоро ты увидишь и узнаешь сама… Завтра я тебе докажу…

Она почувствовала, как холодок пробежал по спине, при одной мысли об этом «завтра» и спросила себя: а не лучше ли было остаться с караваном и подождать пока Давид не найдет ее.

Он должен был быть где–то рядом. Без сомнения он шел по их следам, она это чувствовала.

Вначале тот вертолет, затем те два несчастных на «Ферме». Сулейман не рассказал ей что за люди приходили туда, но она была уверена, они искали именно ее. Она видела их всего лишь несколько минут, но успела заметить, что один из них европеец – тот, кто был уже мертв.

Кто бы они ни были, но хозяин дома – тип с крысиной физиономией, пребывал в ужасе от случившегося и постоянно хныкал и жаловался, призывая небеса в свидетели, что после всего он разорен, уничтожен и практически уже мертвец.

Сколько еще будет смертей?

Тот мальчик, старики, военные из вертолета, Мунго, два незнакомца, женщина, вскрывшая себе вены…

Сколько, пока этот проклятый караван не доберется до Суакина? Сулейман всегда повторял, что будет чрезмерно доволен, если к концу пути останется в живых хотя бы половина.

Стоят ли все эти трудности, опасности, смерти тех тысяч долларов?

А в пригороде Нью–Йорка, вообще, людей грабят и убивают за десять долларов, а в Каракасе, на разных «ранчо», если ты из своей скудной зарплаты не заплатишь разным людям за протекцию, то и улицу не сможешь перейти – тебя найдут с ножом в сердце.

Жизнь человеческая перестала значить что–то…

Столько смертей вокруг!

Никого уже не удивляет происходящее в Африке, потому что никого не удивляет даже то, что происходит в «суперцивилизованной» Америке.

Вряд ли она, Надия, смогла бы сделать и пару шагов ночью в Гарлеме, без того, чтобы ее не изнасиловали, так, как, скорее всего, произойдет завтра, когда этот негр решит передохнуть. И, вероятнее всего, там, в Гарлеме, это будет не один негр, а с десяток и все будут пьяные или под наркотиком.