Читать книгу "Следы в пустыне - Кристоф Баумер"

Мы пересекли пересохшее русло Хотандарьи, которая доносит до этого места свои воды лишь раз в несколько лет. Мазар-Таг медленно погружался за горизонт за нашими спинами. Начался поход в неизведанное. Все мы были в отличной форме, веселы и оптимистично настроены, хотя и понятия не имели, увенчаются ли успехом поиски Дандан-Ойлыка. Мы начинали оттуда, где многие бы остановились.

К вечеру первого перехода погонщики верблюдов заволновались. До сих пор мы не сообщали им о цели нашей экспедиции из опасения, что если они о ней узнают, то откажутся идти. Так что теперь они со своей единственной собственностью, верблюдами, должны были следовать за четырьмя европейцами к руинному городу, о котором ничего не знали. Когда мы огорошили их этой новостью, их глава, Ибрагим, был в ужасе. Он пришел в ярость и злобно зашипел на меня:

— Вы, европейцы, говорили всего лишь о «нормальном» переходе по пустыне из Мазар-Тага к деревне Тынгыз-Басти, так что мы оставили свои лопаты у источника на этой дороге. Как мы докопаемся теперь до воды для наших верблюдов? Мы никогда не слышали об этих развалинах, да и вы не знаете, где они находятся. Завтра поворачиваем обратно!

Я пытался успокоить Ибрагима, говоря ему, что у нас есть две лопаты и что Эрнст умеет находить воду с помощью лозы. Я уверял его, что если какой-нибудь верблюд падет, мы заплатим ему двойную цену и что наш GPS — гарантия того, что мы не заблудимся. Уйгуры несколько часов спорили у костра, держа нас в подвешенном состоянии и испытывая наше терпение. У стал их поддразнивать: «Вы что, больше боитесь своей родной пустыни, чем длинноносые европейцы, которым она чужая? Мужчины вы или тушканчики?»

Это сработало. У задел их гордость, и они согласились идти дальше при условии, что могут повернуть обратно, как только запасы воды станут меньше 300 л.

На следующее утро я уменьшил расход воды с 5 до 4 л на человека в день. Я не хотел, чтобы наше пребывание в Дандан-Ойлыке пришлось свернуть, если поиски города займут больше времени, чем планировалось. Мы надеялись добраться до руин за 6–7 дней, но жажде предстояло стать нашим постоянным спутником. Рот и горло уже неприятно покалывало от сухости. Главным предметом моих фантазий сделался бокал холодного шипучего пива.

Единственное, что могло помочь нам в поисках Дандан-Ойлыка, были карты Свена Гедина и Аурела Стейна, который проводил там раскопки зимой 1900–1901 гг. Я по опыту знал, как неточны бывают такие старые карты, для которых отклонение до 5 км — в порядке вещей. Меня также беспокоило то, что в море движущихся песчаных барханов мы запросто можем не увидеть развалины и пройти мимо них, если они окажутся за высоким гребнем дюны. Мы ввели картографические данные Стейна в GPS и надеялись, что они приведут нас достаточно близко к Дандан-Ойлыку, чтобы его было видно на расстоянии.

Все мы, кроме погонщиков, шли раздельно, каждый по своему гребню. Однако мы не могли себе позволить терять друг друга из виду. Поскольку пустыня поглощает все звуки, звать кого-то, кто потерялся, — напрасный труд. Пока погода стояла ясная, заблудившийся имел возможность отыскать остальных по следам верблюдов; но ужасные песчаные бури, имеющие обыкновение налетать без предупреждения, в считаные минуты засыпают даже самые крупные следы копыт и уменьшают видимость до нескольких ярдов.

Наш распорядок был рассчитан по минутам. Мы вставали в 6.30 утра, в пронизывающий холод, сворачивали лагерь и наслаждались завтраком, состоявшим из пресных лепешек, яичницы, мясных консервов, яблока и кофе. Каждому выдавался литр воды во фляжке на день. Погрузка снаряжения на верблюдов занимала час и происходила в темноте. К тому времени, как в 8.30 вставало солнце, караван был готов продолжать путь. Если до восхода мы пытались согреться горячим кофе, то теперь нас согревало солнце, лаская кожу теплыми лучами.

Расстояние, которое надо было покрывать за день, равнялось 20 км по прямой, но мы огибали самые высокие дюны, так что на самом деле проходили до 35 км вдень. Первые три часа обычно были довольно приятными, но потом солнце начинало безжалостно палить. Его лучи, которые еще пару часов нежно согревали, теперь жалили, как раскаленные иглы. От них не было никакого спасения, нигде ни малейшей тени. В таком пекле хочется сорвать с себя всю одежду, но обжигающее солнце и угроза обезвоживания не дают этого сделать. Во время невыносимой полуденной жары, когда температура достигала 50 °C, караван делал привал на полный час (по-прежнему на палящем солнце), и мы позволяли себе освежиться сочными дынями. Такламакан сделался настолько враждебным для жизни, что постоянно жить в этой пустыне не могут ни люди, ни животные. Мы бросали дынные корки в песок — и за час ни одна букашка не приползала ими полакомиться. Здесь не выживают даже скорпионы. Как точно заметил Урс: «По сравнению с Такламаканом Сахара просто перенаселена!»

Каждый вечер в 6.30 мы разбивали лагерь. Несмотря на усталость и желание упасть, где стоишь, нам приходилось разгрузить верблюдов и поскорее, пока не настала ночь, поставить палатки. Даже когда с этим было покончено, оставалась еще масса неотложных дел: проткнуть кровавые волдыри на ступнях, счистить с аппаратуры песок, разжечь костер. Находилось занятие и повару: поймать блеющую в панике овцу, повернуть ее головой к Мекке, пробормотать молитву и перерезать овце горло.

Ночное небо, полное мерцающих звезд, — неописуемое зрелище. В отсутствие искусственного освещения Млечный Путь вырисовывался с удивительной ясностью, и картину оживляли падающие звезды. Если не считать тихих звуков лагеря, окружавшая нас пустыня была наполнена тишиной. Покой и далекий океан света над головой рождали такое чувство защищенности, что я предпочитал спать на открытом воздухе снаружи палатки. Ночь в пустыне — время вопросов, которыми предпочитаешь не задаваться днем, время, когда чувствуешь свою незначительность. Человек, может быть, и венец творения на земле, но в сравнении с нескончаемыми галактиками в пустынном небе мы — всего лишь звездная пыль.

Хотя в космосе и происходят циклопические события вроде взрывов сверхновых звезд или движения комет, с такого расстояния он производит впечатление совершенной гармонии. Наверное, подобные размышления приводили к рождению религиозных верований и началу постижения законов науки. Возможно, это не просто совпадение — то, что все великие монотеистические религии зародились в пустынных регионах.

Для тела моего подъем на крутые дюны был сущим мучением. Делая три шага вперед, я на два съезжал назад. Но душе пустыня дарит невообразимое чувство свободы. Бытовые проблемы теряют свою важность, когда перед тобой раскрывается необъятный горизонт. Все несущественное для жизни становится излишним. Пустыня дает отчетливо понять, до какой степени жизнь людей в городах, с ее обязанностями, правилами и ограничениями, загоняет нас в свое прокрустово ложе[69]. Все, что нам полагается исполнять, что мы должны и чего не должны делать, надевает на нас смирительную рубашку из норм. Если, как жертвы Прокруста, мы чересчур высоки, нас укорачивают; если чересчур малы — вытягивают до среднего размера. Обязательность современных норм извращает нас до фальшивых, сокращенных версий себя самих, превращая в бонсай-людишек. Но разве для того, чтобы достичь источника, не надо плыть против течения?