Читать книгу "Жена моего мужа - Джейн Корри"

С той минуты, как я показала мужу синюю полоску на тесте на беременность, между нами возникло молчаливое соглашение: мы больше не пытаемся сохранить семью, у нас попросту нет иного выхода. Мыслями я все возвращалась в тот день, когда мама обвинила отца в интрижке на стороне. Я страшно боялась, что они разойдутся, и вздохнула с облегчением, когда родители остались вместе. Да, многие дети прекрасно растут в неполных семьях, но если вспомнить Карлу и Франческу… Неужели я хочу закончить, как они? Да и Эд изменился.

– Ребенок, – говорил он, приложив ладонь к моему животу, и его глаза при этом сияли. – Наш ребенок! Это подлинно новое начало!

– Да? А на что мы будем жить? – вскидывалась я. В моем голосе звучали вина, гнев, обида и неприкрытый страх. – После дела Томаса я буквально нарасхват, меня повысили на работе, а ты вообще дома сидишь!

Если это казалось грубым, со стыдом признаюсь, что я этого и хотела. Я изливала гнев на Эда, потому что злилась на саму себя.

– Значит, я буду работать дома и приглядывать за ребенком.

Надо отдать ему должное, Эд оказался прекрасным отцом – он души не чаял в Томе. Слова золовки оказались правдой: на первых порах отцовство заставило его спуститься с облаков на землю. На какое-то время Эд даже бросил пить и до сих пор старается держаться в рамках. Даже если наш сын орал как резаный, когда мы брали его из кроватки или одевали, муж проявлял невероятное терпение. Позже, когда Том не желал играть с детьми в младшей группе и даже укусил маленькую девочку, которая попыталась взять его драгоценный голубой игрушечный поезд, Эд утверждал, что сын «показывает характер».

– Он куда умнее остальных, – гордо говорил муж. – Сегодня утром он сказал одному из мальчиков «дай мне пространство», представляешь? Том у нас как маленький взрослый. Он уже считает на пальчиках до десяти. Многие двухлетки это умеют? Только представь, каким он станет, когда подрастет!

Но поведение Тома быстро становилось откровенно невыносимым. Он спросил мать другого ребенка, почему у нее такие «волосатые усы» (такая «святая простота» характерна для синдрома Аспергера), запустил в мальчика зеленой пластмассовой кружкой, оставив большой синяк у него на скуле, потому что ему не дали его обычную желтую. В конце концов Эда попросили найти для сына другую детскую группу.

Дома с ним тоже было сложно.

– Нет, – взрывался сын, когда я убеждала его надеть мягкий голубой велюровый джемпер, который подарил на Рождество его крестный Росс. – Мне не нравится его ощущение на коже!

Даже Эда проняло.

– Да что с ним такое? – спросил он, когда Том отказался ложиться спать, потому что одеяло постирали с новым порошком и оно теперь «неправильно» пахнет. – Мамаши в новой детской группе при встрече обдают меня ледяным холодом. Похоже, они думают, что это наша вина.

Моих родителей тоже когда-то обвиняли в неумении воспитывать сына.

– Должен же быть какой-то ответ, – настаивал Эд.

Через своего семейного врача мы нашли специалиста, который наконец поставил первоначальный диагноз: синдром Аспергера (нарушение аутического спектра) и обсессивное поведение.

– Тут очень мало что можно сделать, – сказал специалист. – Попробуйте не давать какие-то пищевые продукты… Такие дети обычно очень талантливы. Рассматривайте эту его особенность просто как иной склад ума.

Том, говорила я себе в самые мрачные минуты, мое наказание за такое черное деяние, что я едва могу признаться в нем себе, не то что кому-то другому.

Когда Эд рыдал, уткнувшись мне в колени («Я очень стараюсь, Лили, правда!»), я хотела ему все рассказать. Но как? Он наверняка уйдет, если узнает, а такому ребенку, как Том, нужна полная семья. Мы с Эдом накрепко связаны, как были связаны мои родители.

– Давай мы с отцом подключимся, – не выдержала наконец мать, приехав в очередной раз проведать внука.

Мы с Эдом уже переехали в трехкомнатную квартиру в Ноттинг-Хилл (дом в викторианском стиле, с террасами): его дед скончался, и средства траста стали доступны. А моя зарплата позволяла Эду стать неработающим папой и свободным художником. Но, как говорится, гладко было на бумаге: как прикажете писать картины и одновременно следить за ребенком, который то решает в уме сложные примеры на деление, то вдруг подскакивает как ужаленный и вопит, что у него грязные руки, потому что он играл в грязи?

– Мы можем присматривать за Томом в будни, – добавила мама, оглядывая неприбранную гостиную с разбросанными игрушками и незаконченными набросками, над которыми Эд, видимо, работал, одновременно оберегая Тома от него самого (за несколько дней до этого наш сын чуть не отрубил себе палец створкой окна, развязав узел на оконном шнуре, чтобы «посмотреть, как все устроено»). – У вас появится время для себя.

Мать всегда была любопытна, а после смерти Дэниэла стала откровенно навязчивой, будто заполняя его отсутствие активным участием в моей жизни. С рождением Тома она прямо-таки поселилась у нас. Может, она заметила в свободной комнате книгу под кроватью, вещи Эда в сосновом комоде и недопитую бутылку вина у шкафа (не мою – я перестала пить, как только узнала о беременности)? Красноречивые свидетельства того, что мой муж уходит туда ночевать.

– Там моей спине удобнее, – объяснил Эд, впервые предложив спать раздельно.

Вначале меня это задело, но чем больше Том вопил, когда я пыталась расчесать ему волосы («Больно!») или кто-то брал его «особую чашку» («Где она, где она?»), тем сильнее мы с Эдом раздражали друг друга. Иногда накопившееся раздражение выливалось в оглушительные скандалы.

– Я не могу справиться с двумя истерящими детьми! – закричала я во время одной особенно резкой ссоры, когда Эд велел Тому «взять себя в руки».

Лицо Тома сморщилось в недоумении.

– Как это – себя взять? – спросил он.

Изъясняться с ним надо было абсолютно точным языком. «Уймись» он смешивал с «уймой», «витать в облаках» для него значило каким-то образом взлететь в рай и там застрять. «Можешь пойти в кровать?» он понимал как «сумеешь забраться в кровать?», то есть как вопрос, а не просьбу ложиться спать.

Наши гнев или слезы ничего не меняли – Том с трудом воспринимал чужие эмоции.

– Почему они плачут? – спросил он, увидев по телевизору бесконечный поток беженцев.

– Потому что у них больше нет дома, – объяснила я.

– А почему они себе новый не купят?

Такие вопросы можно стерпеть от малыша, но, когда Том подрос, это стало просто неприличным. Мы едва держались, почти как в старые недобрые времена, когда чуть не развелись. Мамино предложение нас буквально спасло: Том переехал к бабушке и дедушке в Девон, к морю. Школа, куда раньше ходили мы с братом, была совсем близко от дома. Директриса радостно заявила, что с каждым годом к ним приводят все больше «особенных детей», так что волноваться не о чем. Мы с Эдом стали навещать сына по выходным. Не приходилось сомневаться, чем станет переезд Тома для моих родителей: после его рождения с матери будто спали чары, заставлявшие ее считать Дэниэла живым. У нее появилась новая миссия – внук.