Читать книгу "Все мои женщины. Пробуждение - Януш Леон Вишневский"

— Так что? Вам дать судно или вы хотите памперс? Или будете дальше стесняться? — спросила она, улыбаясь Ему.

Он смотрел на нее, сбитый с толку. Она как будто читала Его мысли.

— А ведь вы правы, — ответил Он. — Мужчинам трудно поверить, что они с этой точки зрения такие же, как и все — что они прошли некий путь эволюции от пеленок через горшок к писсуару. Хорошо, что вы мне об этом напомнили. Правда, как раз сейчас, в данный момент, у меня нет никаких потребностей. С этой точки зрения.

Однако вернемся к вопросу о помощи. О чем все-таки идет речь? Я бы хотел это понять. Какая тайна за всем этим скрывается?

— Это долгая история. Если вы не хотите спать, то я вам расскажу…

— Я не хочу спать! Я вам признаюсь — я очень боюсь засыпать. Боюсь, что снова проснусь только через полгода или в следующий раз вообще не проснусь. Это, наверно, нерационально, но вот есть во мне этот страх. А мне еще столько всего нужно узнать…

— Вот как раз это очень мало вероятно, — ответила она спокойно. — Вы с точки зрения нейрологии окончательно проснулись, и у вас нормальная мозговая деятельность, так это называется, длится уже больше двенадцати часов. То, что вы снова впадете в кому, в такой ситуации практически невозможно. По крайней мере я о таком ни разу не слышала. Но ваш страх перед засыпанием вообще-то совершенно нормальный. У нас тут был один пациент, молодой американец, тоже после нескольких месяцев комы, так вот он, как и вы, страшно боялся спать, и его глупая любящая дева принесла ему в больницу несколько стеклянных банок с черешнями, залитыми «Ред Буллом». И он не спал почти трое суток. Почти умер у нас тут — от инфаркта. Потому что после комы спать необходимо. И много. Хорошо бы, чтобы вы это знали и понимали.

— Но я не хочу спать! Пожалуйста, расскажите, — попросил Он.

— Началось это почти точно четыре года назад, в сентябре, — начала она. — Я тогда жила в Быдгоще. Работала в больнице, была сестрой в отделении. Подумывала о том, чтобы учиться дальше, на врача. Сестринскому делу я тоже училась, у меня даже есть звание магистра, что в Голландии совершенно никого не интересует. Я хотела быть врачом — и не потому, что даже самая опытная сестра в больнице или клинике всегда стоит гораздо ниже, чем любой врач, даже такой, который только что получил свой диплом и ничего не знает толком. Так было в Польше, и тут тоже так. Но я хотела учиться для себя. Чтобы больше знать.

— И сейчас хочу, — добавила она решительно.

— Тогда, в Быдгоще, у меня это не получилось. Я выплачивала кредит за маленькую квартирку и поэтому отложила учебу на неопределенный срок. Моя сводная сестра, дочка моего отца от другой женщины, выходила замуж. Мой папа-то добрый и хороший человек, вот только умудрился жениться на плохой женщине.

— На моей матери… — добавила она и умолкла.

Он увидел, что она плачет. Вынув стакан с водой из Его руки, она залпом выпила всю воду.

— Меня пригласили, и я поехала на свадьбу, — продолжила она после паузы. — Я очень люблю свою сводную сестру. Она мне как родная сестра. Она так похожа на моего отца. Даже больше похожа, чем я. Жалко, что мы только сводные, я бы хотела, чтобы ее мать была и моей матерью тоже…

Я купила платье, туфли, сходила к парикмахеру, истратила все до последней копейки, но купила молодоженам подарок. Исповедалась, потому что свадьба была в костеле и я хотела причаститься. Как и они. Потому что я ведь до сих пор верю в Бога. Хотя, если честно, уже не должна была бы…

…Она затихла и нервно достала из кармана фартука рацию, положила ее на одеяло, чтобы все время иметь перед глазами.

— Я сейчас как будто перед вами тоже исповедуюсь, но ладно. Видимо, иногда и мне надо, — произнесла она, улыбаясь.

— Это было странное время в моей жизни, — продолжала она. — Мне было тридцать шесть лет, и я была одинока. При этом я не была так называемой «одиночкой по собственной воле». Нет, это не для меня, девочки из деревни. Я вообще думаю, что это «одиночество по собственной воле» — очень удобное, но фальшивое прикрытие для неудачливых женщин из Варшавы да и других, не только польских, больших городов. Просто мне не удалось встретить ни одного подходящего мужчины. Все, кого я встречала, были либо бывшие мужчины других женщин, разочаровавшиеся и разочаровавшие, либо совсем уж никудышные, что называется — с распродажи. А вы ведь знаете, наверно, что Быдгощ совсем не такой уж маленький город. А ведь у меня при этом не было таких уж высоких требований. Он должен был иметь чувство юмора, быть чутким, уважать меня и любить свою работу. А если бы к этому добавить еще сексуальность — то я бы точно пошла свечку ставить в церковь на радостях. Кроме врачей, которые от скуки хотели «трахнуть» на ночном дежурстве достаточно симпатичную медсестру, мне попадались, вне больницы, совсем уж скучные мужчины, которые не уважали женщин и даже если имели работу — то временную. Чуткими были. Даже очень. А как же. Но только по отношению к самим себе. Я не претендую на звание высокообразованной женщины — для некоторых медсестра ничем не отличается от санитарки. При этом я не хочу обидеть санитарок, потому что уважение ведь не должно зависеть от того, есть у тебя диплом или нет. Но я хотела тогда — и хотела бы сейчас, чтобы мой мужчина был умнее меня. Такой вот пережиток патриархата, а может быть — из-за примера отца перед глазами. Он был очень умный, а моя мать — очень глупая. Что совсем ничего не значит. Моя мать была глупа по другой причине, не потому, что плохо в школе училась. Самая ужасная глупость — это неспособность к эмпатии. А моя мать даже не знала, что это за слово такое — эмпатия. Образованные мужчины часто бывают счастливы в браке с портнихами и парикмахершами. Не каждая жена должна читать Шопенгауэра. И наоборот. Я была готова полюбить бородатого дровосека. Пусть бы он рубил деревья и пилил на нашей поляне. И ему совсем не нужно было понимать Сартра. Я его сама не понимаю…

— Но таких дровосеков мне не попадалось, — вздохнула она, — ни в пролетарском Быдгоще, ни в интеллектуальной и блестящей Торуни. Что вызывало панический страх у моей матери, которая исправно снабжала меня своими кретинскими советами типа: «Ну посмотри только, все твои подружки уже замужем, даже самые уродливые уже ходят с колясками, поспеши, а то никого себе не найдешь!» или «вот когда у тебя уже будет муж, тогда можешь искать себе любовника для любви»! Это моя собственная мать мне такое советовала! Женщина, которая, когда я была маленькая, отвозила меня к своим подругам, чтобы иметь время и свободную квартиру и принимать там своих полюбовников. Это же надо быть лицемеркой без стыда и совести, ну или страдать деменцией крайней степени, чтобы такое сказать своей взрослой дочери! Но о деменции речь-то не шла — моя мать и сегодня имеет прекрасную память. Хотя поразительно избирательную.

Она замолкла и дрожащими руками ухватилась за рацию, которая так и норовила выпасть у нее из ладони. Успокоившись немного, она продолжила:

— По мнению моей матери, я должна была иметь мужчину. Неважно, какого, хоть опилками набитого! Главное — он должен был быть. И если он есть, то я лучше тех несчастных девушек, у которых мужчины нет. Потому что для моей долбаной матушки мир устроен именно так. Мир глупых самок. А я в таком мире не хотела жить ни за какие коврижки! Я не хотела становиться одной из тех женщин, которые тратят свою, скажем так, молодость на кошмарных мужиков, тащат их за собой, с отвращением на них глядя, но не расстаются с ними. Потому что не хотят остаться одни, потому что «а что скажут» про их одиночество, неважно, осознанно выбранное или случайное, тетя Зося, которую испокон века унижает муж-пьяница, или наконец счастливо овдовевшая баба Марыся на очередных крестинах, свадьбе или похоронах.