Читать книгу "Театр начинается с выстрела - Марина Серова"

— Александра Федоровна! Но я же не сыщик! Не детектив! Я всего лишь телохранитель! — ничуть не обидевшись на эту потрясающую женщину, оправдывалась я.

— Ага! Только сейчас почему-то до всего додумалась! — сварливо буркнула она и, помолчав, продолжила: — А порошок тот я отнесла в химическую лабораторию, их сейчас частных немало открылось. И объяснила, что это мне «добрые» соседи под дверь насыпали. Вот они мне и сказали, что это фторид таллия. Видела я, какими глазами Зойка на Анну смотрела. Как кошка на мышь. Каждое движение сторожила — все ждала, когда ей плохо станет. А этот миг все не наступает и не наступает. Потом Анечка уехала. Вернулась она, а на Зойку при виде нее, молодой да красивой, аж трясучка напала. И поняла я, что она сама не остановится, вот и приготовилась заранее, чтобы мне в супермаркет больше не бегать, так что ко второму разу, когда «маячка» на месте не оказалось, у меня уже все было, только вместо стевиозида заморского я обычную фруктозу купила. И опять я все заменить успела, так что у меня в костюмерной все в двух экземплярах имеется. И опять Маша на столе записку оставила. И опять Анечка серьезно к этому не отнеслась. И поняла я, что пора предпринимать решительные меры, потому что пока ребенок сам не обож-жется, он не поверит, что огонь горячий.

— И вы дали ей препарат, которым в свое время нейтрализовали Надежду Надеждину, чтобы сыграть Марию Стюарт вместо нее, — скромно заметила я.

Я ожидала, что Александра Федоровна хотя бы смутится, но ошиблась. Она только одобрительно покачала головой и великодушно заметила:

— Вижу, соображаешь. Как узнала?

— Зеленогорский обрадовался, что Анна потеряла голос не в день премьеры, как было в прошлый раз, а во время репетиции. Я заинтересовалась этим прошлым разом, а дальше — дело техники.

— Да, я это сделала и ничуть не жалею об этом, — очень серьезно сказала Ковалева. — Потому что не хочу, чтобы Анечка мою судьбу повторила. Я тебе сейчас навскидку назову десяток актрис, которые в свое время на весь Союз гремели, а умерли в нищете, всеми забытые и никому не нужные. Потому что театр, слава, цветы, аплодисменты, огни рампы — это наркотик, и люди, которые на него подсели, сами от него уже не откажутся. А я дала Анечке такое сильное лекарство, что он начисто из ее крови вывелся и больше на нее не подействует. Ей нужно было пережить очень сильное потрясение, чтобы мозги на место встали, чтобы поняла она, насколько уязвима и зависима наша профессия. Вот Борька нагнул ее и заставил против воли играть то, что она категорически не хотела! Воронцов, подонок, издевался над ней, а она ничего поделать не могла, оставалось только терпеть. Вот она только на сутки голос потеряла, а уже наверняка задумалась, что с ней было бы, если бы он не вернулся. А теперь представь, что ей кто-то кислотой в лицо плеснул бы, что тогда? Кому она нужна была бы? Это дворничиха может с изу-родованным лицом работать, а актриса — нет! А теперь она задумается и поймет, что нельзя жить одним театром, потому что все может в один миг рухнуть! Я ей свою историю рассказала, от третьего лица, конечно. Посочувствовала она несчастной Вальдовской, погоревала. Но на чужом опыте люди не учатся! Только на своем! А теперь Анечка на себе все испытала и на всю жизнь усвоила, что есть вещи поважнее театра. Семья, например.

— Вы Алексея имеете в виду? — спросила я.

— Да! — кивнула она. — И я сейчас не о деньгах! Хотя и их со счетов сбрасывать нельзя. Он ее любит, очень любит! С ним она будет спокойна и защищена. Она сможет заниматься творчеством для души, а не ради куска хлеба! Там, в Торонто, русский театр есть, какой-то молодежный центр искусств — словом, без дела не останется. И никто ее там нагнуть не посмеет! А самое главное, она там с внуками сможет понянчиться — своих-то детей у нее нет.

— Александра Федоровна, вы все это говорите так, словно я возражаю, — возмутилась я. — Да я только искренне порадуюсь за Анну, если она счастлива будет. Но это все дело будущего, а сейчас меня интересует другое: препарат этот у вас еще остался?

— Нет, весь извела — надо же было для правдоподобия и в кофе насыпать, и в стевиозид. Если интересуешься, откуда он у меня, так поклонник один подарил еще в той, прошлой жизни, а кто именно, не помню, много лет прошло. А предъявить мне ничего — состава преступления нет, даже легкого ущерба Анечкиному здоровью я не нанесла. Я УК проштудировала — неохота на старости лет на нары попасть.

— А вы не боялись передозировки?

— Я сделала так, как сказали, — одну чайную ложку в чашку с кофе Анечке и положила, а все остальное уже потом, после ее отъезда подмешала.

— А если бы Сизова решила, что это ее таллий подействовал, попыталась замести следы и банки из гримерки Анны забрать?

— Интересно как, если я видела, что Пантелеич ключ от Анечкиной гримерки себе в карман положил? — язвительно спросила она. — Он вообще всегда на время ее отъездов его своим заменял — уж свой-то родной ключ я ни с каким другим не спутаю.

— Александра Федоровна, я Анне ни слова, ни звука, ни ползвука обо всем этом не скажу, но если она все-таки когда-нибудь как-то об этом узнает и вас не простит, что тогда?

— Эх ты! Ничего-то ты не поняла! — не скрывая жалости ко мне, сказала она. — И пусть не простит! Только для меня главное, чтобы она счастлива была! И она обязательно будет счастлива, потому что поумнела и теперь по-другому на мир смотреть станет и приоритеты правильно расставлять.

— А вы что делать собираетесь?

— Вот провожу Анечку в Канаду и переберусь в нашу творческую богадельню свой век доживать. А что? Имею право! Народная артистка РСФСР как-никак! Если по-новому, так народная артистка Российской Федерации. Никто меня этого звания не лишал.

— А если Анна не усвоит урок? Подумаешь, пропал у нее голос один раз на одни сутки, и что? Вдруг это больше не повторится? Мы же все живем по принципу «авось обойдется». — Она мне ничего не ответила, и я продолжила: — Воронцову теперь выжить бы за счастье, Тихонову, я уверена, не до нее, Сизова сидит, у Бориса тяжелейший инфаркт, да и все Гогуа не допустят, чтобы он в театр вернулся. Вдруг, узнав об этом, Анна решит остаться в России? Чего ей теперь бояться? Зачем уезжать? Что тогда делать будете? Как ее убеждать? Повторите опыт? Так на Сизову уже не свалишь!

— Не понимаю, к чему ты клонишь, — пожала плечами она.

— Александра Федоровна, тогда, в первый раз, после того, как вы избавились от Надеждиной, вы не выбросили препарат, а хранили его много лет, благо срок годности бесконечен, о чем вас наверняка предупредили. Вот и сейчас я не верю, что вы немного не оставили. — Она хранила гордое молчание, и я уже чуть на крик не сорвалась: — Да вы понимаете, что у вас в руках? Это сверхсекретная разработка! Созданная на сверхсекретном предприятии! После того как оно было закрыто, все образцы и документацию уничтожили! Нестеров, который вам его дал, совершил страшное преступление! Практически измена Родине! Если бы его тогда поймали, могли и расстрелять! Я, добираясь до вас, шифровалась как могла, чтобы не подставить! Мне просто несказанно повезло, что я смогла в одиночку и так быстро найти вас, но за теми, кто меня нанял охранять Анну и кто сейчас изо всех сил ищет этот препарат, стоит Система! И у меня нет твердой уверенности, что рано или поздно они вас не вычислят. И, если они у вас найдут этот препарат, последствия будут страшными. Дмитрию уже никто ничего не сделает, он умер, но вас же затаскают на допросы и нервы в хлам измочалят! Давайте уничтожим этот препарат, и тогда они могут хоть сто обысков у вас проводить, но ничего не докажут, даже если узнают, что Вальдовская и Ковалева — один человек. Я вывести из-под удара вас хочу! А Анну, обещаю, за волосы оттащу к алтарю, а потом пинками загоню в самолет до Торонто! Хотя туда прямых рейсов и нет.