Читать книгу "Моя сестра Фаина Раневская. Жизнь, рассказанная ею самой - Изабелла Аллен-Фельдман"

18.11.1962

– Слово «шедевр» скоро станет ругательным! – сказала сестра, когда я назвала так один из рассказов Бунина. – Нельзя же употреблять это слово всуе. Потомки, только потомки могут судить о том, шедевр или не шедевр! Шедевр – это когда на все времена! «Горе от ума», «Евгений Онегин», «Мцыри», «Чайка». А то привыкли, чуть что, так сразу шедевр! Какую-то «камудию» про войну 12-го года снимут – и сразу объявляют ее шедевром! Я сказала Екатерине Алексеевне, что пора переименовывать Мосфильм в Мосшедеврфильм, а Ленфильм в Леншедеврфильм! Ведь там снимаются одни шедевры! Она так смеялась и обещала подумать над моим предложением. Теперь я боюсь, а вдруг и впрямь переименуют.

23.11.1962

Болезни, если они серьезны, похожи на революции. Так же раскалывают жизнь на две части – «до» и «после». Прошлую зиму вспоминаю совсем как молодость. Утрать – и оценишь.

25.11.1962

Почему-то вспомнился отцовский письменный стол, огромный, похожий на корабль, да так вспомнился, что нестерпимо захотелось посидеть за ним, взять лист бумаги, обмакнуть перо в чернила, что-то написать. Я была единственной, кому разрешалось заходить в отцовский кабинет в его отсутствие. Почетная привилегия любимой дочери. Остальные дети тоже заходили, но тайком от отца, и он очень сердился, если обнаруживал следы их присутствия. Мне всегда нравилось быть любимой дочерью, я гордилась этим «титулом» и только сейчас начала его стыдиться. Мне кажется, что я обокрала сестру, забрала себе всю родительскую любовь, а ей ничего не оставила. Пусть я никогда и не стремилась к этому, не хотела обделить ее, но ведь так получилось. Как грустно понимать с опозданием, когда ничего уже нельзя изменить.

30.11.1962

Смотрю на падающий снег и думаю о том, что жизнь есть переплетение надежд и разочарований. Если не разочаруешься скоро, то разочаруешься после. Если мечта сбудется, то потом непременно окажется, что это совсем не то, что было нужно. Печаль, всюду одна лишь печаль и белый-белый снег.

03.12.1962

Как щедры в своих обещаниях доктора! С оговорками, с этим вечным своим «поживем-увидим», но они обещают, обещают, обещают… А потом оказывается, что во всем виноват мой упрямый организм, который сопротивляется лечению и не спешит приходить в норму. Без снотворного уже не могу заснуть.

07.12.1962

Что доставляет мне сейчас удовольствие? Только общение – с сестрой, с Nicolas, с Ниночкой. Внезапно я поняла, что теперь меня не столько тянет слушать, сколько говорить. С Nicolas я еще сдерживаюсь, он мужчина, а мужчинам всего не расскажешь, а сестре и Н. рассказала, кажется, уже все, что только можно было рассказать. Потребность выговориться очень велика, как будто что-то скопилось внутри и давит на меня, пока я держу это в себе. Выговариваясь, испытываю не только духовное, но и физическое облегчение, чувствую какую-то приятную легкость в теле. Вчера весь вечер жаловалась сестре на покойного мужа, собрала все обиды, все слезы свои припомнила. Боялась, что сестра назовет меня дурой, но она только слушала и сочувствовала. Потом спросила: «за столько лет это все?» и сказала, что мне, вне всякого сомнения, повезло с мужем. Я и сама знаю, что повезло, но вдруг приспичило пожаловаться, захотелось, чтобы меня пожалели.

11.12.1962

Обидно просыпаться, не досмотрев хороший сон. Хорошие сны, в отличие от cauchemars[150], никогда не повторяются. Хорошее вообще не склонно баловать нас, повторяясь. Открыла для себя Ремарка. Никогда не думала, что немец может писать так проникновенно. «Триумфальная арка» – как поездка в довоенный Париж. Сейчас читаю ««Жизнь взаймы», плачу чуть ли не над каждой страницей.

13.12.1962

Вчера скончалась Екатерина Васильевна Гельцер. Ровно год назад мы были у нее в Брюсовом переулке. Сестра сильно переживает. Говорит, что лишилась последнего настоящего друга. Я не вполне уверена, что эти слова стоило бы произносить при Ниночке, ведь они могли бы показаться ей обидными (она ведь тоже настоящий друг), но добрая Н. все понимает и не обижается.

20.12.1962

Прозрение пришло ко мне утром. Я открыла глаза, и одновременно мне открылась правда. Я поняла, что меня обманывают, обманывают из самых лучших побуждений, но тем не менее обманывают. Состояние мое продолжает ухудшаться, я чувствую это, и показное воодушевление окружающих уже не может обмануть меня. Я лежала, перебирая в памяти события последних недель, и все больше убеждалась в том, что догадка моя верна. Я уже никогда не поправлюсь, с каждым днем будет все хуже и хуже. Не знаю, стоит ли объявлять о том, что я все поняла и более не обольщаюсь? Сестра начнет еще сильнее переживать (мало, что ли, ей переживаний?), а мне ведь не станет лучше от того, что меня перестанут обманывать. Да и хочу ли я, чтобы перестали? Пишу и в глубине души надеюсь на то, что через полгода буду читать то, что сейчас написала, и смеяться над своими страхами. Мысли путаются, я теряюсь, я не знаю, что мне делать.

23.12.1962

Ханука – праздник обновления. Не было когда-то для меня праздников радостнее Пурима и Хануки, даже в Песах я так не радовалась. Сегодня мне не до радости. Пересиливая себя, решила испечь латкес[151], почистила картошку, а натирать не стала. Придумала отговорку – к латкес нужен гусь, то есть к гусю нужны латкес, короче говоря, не нужно мне одно без другого. На самом же деле причина не в гусе, а в том, что у меня тяжело на душе. Разве нужно праздничное угощение, если в душе нет праздника? Стоит ли притворяться перед собой? Сестра понимает мое настроение и пытается хоть немного развеселить меня, но мне хочется только одного – лежать, закрыв глаза, и думать. Мне надо успеть подумать о многом. Я хочу заново прожить свою жизнь в уме, прожить обстоятельно и неторопливо, понять все то, чего я не успела понять раньше.

Я решила отдать обе тетради (третьей уже не будет) моему дорогому Nicolas. Он будет хранить их как память обо мне. Непременно скажу, что он вправе читать мои записи, если ему того захочется, только попрошу больше ни с кем не делиться прочитанным. Сейчас я поставлю точку, закрою тетрадь и больше никогда не открою ее. Скоро все закончится.

* * * * *

Советская актриса театра и кино, народная артистка СССР Фаина Раневская

Фаина Раневская и Ростислав Плятт в фильме «Слон и веревочка». 1945 год, Союздетфильм, режиссер Илья Фрэз