Читать книгу "Оранжевый - хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме - Пайпер Керман"

Ванесса была интересной и внимательной соседкой, очень веселой и забавной, как настоящая дрэг-квин, умной, наблюдательной и тонко чувствующей. Она всегда замечала, в каком настроении окружающие, и готова была в любую минуту достать свой альбом и показать фотографии мужчин, которым она разбила сердце, подробно рассказывая о каждом, чтобы убить время. («А вот программка с конкурса «Чернокожая гей-мисс Америка». Я была третьей!») Все рожденные женщинами начинающие дивы (большая часть которых жила в блоке Б) тотчас поняли, что Ванесса настоящий ас и у нее есть чему поучиться. И Ванесса прекрасно влияла на молодых девушек, которые стайкой вились возле нее. Она мягко журила их, когда они плохо себя вели, и подталкивала их учиться, обращаться к Богу и любить себя.

У нее был лишь один ритуал, принять который оказалось сложновато. Каждый вечер, заканчивая работу на кухне, Ванесса возвращалась в свой отсек и вытаскивала контрабандный кассетный плеер, который каким-то образом ей удалось достать через часовню. Из колонок раздавалась ее любимая евангельская песня, где говорилось, что Иисус нас любит, прощает и помогает нам идти по жизни, и Ванесса неизменно подпевала. Здесь и становилась наиболее очевидной ее потребность в гормонах – у нее просто не получалось брать высокие ноты. Первые пару вечеров я лишь улыбалась при ее пении, но дальше уже стала накрывать голову подушкой. Однако в блоке были и другие любительницы пения, которые причиняли гораздо больше неудобств, поэтому я решила, что, стиснув зубы, как-нибудь смогу стерпеть одну песню в день.

Одним из многих предметов контрабанды, находящихся в моем распоряжении, был лак для ногтей. Когда-то его продавали в тюремном магазине, но теперь он был запрещен. Йогиня Джанет дала мне пузырек прекрасного пурпурного лака, который стал предметом откровенной зависти Роуз Сильвы, регулярно делавшей мне педикюр. Я пообещала, что отдам ей лак, когда поеду домой, но пока берегла его для себя и йогини Джанет, тоже любившей красивые ногти. Любая уважающая себя женщина из Нью-Йорка никогда не забывает о педикюре, даже если сидит за решеткой.

«Реальный мир» как будто удалялся от меня.

Я уже довольно давно была клиенткой Роуз. О том, что в тюрьме есть мастера педикюра, я узнала еще до прибытия в Данбери (и это оказалось одной из немногих правдивых вещей, которые я заранее выяснила о тюрьме). Я прочитала, что для пользования их услугами лучше купить в магазине собственные инструменты. Среди заключенных были довольно распространены передающиеся через кровь заболевания вроде гепатита и ВИЧ, поэтому риск заражения был довольно велик.

Только попав в лагерь, я слишком стеснялась, чтобы договориться о педикюре, хотя и замечала, что у Аннет ногти всегда в порядке. «Я хожу только к Роуз», – объяснила она. Кроме Роуз педикюр делала лишь одна заключенная – Карлотта Альварадо, к которой ходила Поп. Рынок делился между ними. Реклама тюремного маникюра передавалась исключительно по сарафанному радио, и заключенные были исключительно преданы своим мастерицам.

В первый раз я сделала педикюр прохладной ранней весной. Это был подарок Аннет. «Я договорилась, чтобы Роуз Сильва сделала тебе педикюр. Видеть больше не могу твои жуткие ногти». Через неделю я послушно пришла на свидание с Роуз в одну из душевых, которая находилась на том же этаже, что и камеры, чуть в стороне от главного коридора. С собой я принесла свои инструменты – кусачки для кутикул, апельсиновые палочки, шлифовальную пилку (все это продавалось в магазине, но лака там не было). Роуз взяла свой инвентарь, включая полотенца, квадратный пластиковый тазик и несколько лаков, в том числе и довольно странных цветов. Мне было очень неловко, но Роуз умела разговорить любого и держалась очень профессионально.

Мы с Роуз быстро выяснили, что обе жили в Нью-Йорке, она в Бруклине, а я на Манхэттене, и что она утвердившаяся в вере наполовину итальянка, наполовину пуэрториканка, которая отбывает тридцать месяцев после попытки провезти два килограмма кокаина через аэропорт Майами. Она была очень живой и любила кривляться. Кроме того, она прекрасно делала педикюр и чертовски хорошо массировала ноги. В тюрьме прикосновения под запретом, поэтому я чуть не разрыдалась от интимности расслабляющего массажа, который должен был доставить мне удовольствие. «Эй, милая! Вдохни-ка поглубже!» – велела мне Роуз. За свои услуги Роуз брала пять долларов товарами из магазина – в торговый день она сообщала мне, что именно ей нужно купить. Она быстро поймала меня на крючок. Я стала ее клиенткой.

В последний мой визит к Роуз она превзошла себя и сделала мне бледно-розовый французский педикюр с полосками пурпурного лака и белыми цветами вишни на больших пальцах. Это был настоящий шедевр, и, надев шлепанцы, я все никак не могла наглядеться на свои ногти.

Хотя я и освоилась в лагере, время от времени заключенные все равно раздражали меня, что не могло не тревожить. Во время одного из занятий в спортзале я чуть не сорвалась на йогиню Джанет, которая настаивала, что да, я смогу засунуть ногу за голову, если только постараюсь чуть больше.

– Нет, не смогу, – огрызнулась я. – Ногу мне за голову не закинуть. И точка.

Пребывать среди множества людей, которые явно не могли или не хотели держать себя в руках, было довольно нелегко, и я уделяла гораздо больше внимания развитию самоконтроля.

Сидя в тюрьме, я слышала множество страшных историй о многодетных матерях, которые любили своих малышей, но при этом не могли потянуть их содержание, и о семьях, где оба родителя отбывали длительные сроки, и думала о миллионах детей, которым приходится очень тяжело из-за поступков родителей. В сочетании с дерьмовым ответом правительства на торговлю наркотиками – почему-то на государственном уровне процветал миф о том, что можно контролировать предложение наркотиков, когда спрос на них так велик, – это рождало громадный объем совершенно непродуктивных страданий, которые впоследствии могли ударить по нам лишь сильнее. Я думала о собственных родителях, о Ларри, о том, через что им пришлось пройти по моей вине. Именно такой всплеск раскаяния порой и случается в тюрьмах. Эмоции переполняли меня, и, наблюдая, как женщины даже в лагере день ото дня совершают неправильный выбор или ведут себя предосудительно, я расстраивалась лишь сильнее.

Я была твердо убеждена, что мы с работниками тюрьмы стоим по разную сторону баррикад. Некоторым из них я как будто нравилась. Казалось, они обращаются со мной лучше, чем с другими заключенными, отчего мне становилось гадко. Но видеть, как другие заключенные, так сказать, нарушают мое чувство общности, ведут себя малодушно, высокомерно или просто антисоциально, было очень нелегко. Это просто сводило меня с ума.

Все это казалось мне признаком слишком глубокого погружения в тюремную жизнь: «реальный мир» как будто удалялся от меня – возможно, мне стоило больше времени уделять чтению газет и написанию писем. Замечать лишь хорошее было трудно, но я знала, что в Данбери есть немало женщин, которые могут мне в этом помочь. Внутренний голос напоминал мне, что я, вполне вероятно, больше никогда ничего подобного не увижу и что погружение в текущую ситуацию и ее доскональное изучение могут представлять собой единственный верный способ жить – сейчас и всегда.