Читать книгу "Ленин. Самая правдивая биография Ильича - Александр Клинге"

Столь длинную цитату необходимо было привести здесь потому, чтобы показать: вопреки легенде критика Сталина занимает в документе отнюдь не центральное место. Более того, ни одного из своих сподвижников Ленин не характеризует целиком и полностью положительно. Ему, стоявшему на краю могилы, не было нужды играть в дипломатию. Главная его забота состояла в том, чтобы дело всей его жизни не погибло после его смерти. В декабре 1922 года Ленин все еще надеялся выступить на Десятом всероссийском съезде Советов, о чем сообщал в письме Сталину. Однако здоровье его снова ухудшилось, и этому плану не суждено было сбыться.

18 декабря ЦК официально запретил Ленину всякую активную общественную работу. Решение гласило: «Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5—10 минут, но это не должно носить характер переписки, и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений». Ленин, по воспоминаниям младшей сестры, взбунтовался: «Владимир Ильич категорически заявил, что, если ему не будет разрешена эта работа хотя бы в течение получаса в день, он отказывается от всякого лечения». ЦК вынужден был пойти на уступки.

Контролировать режим больного Ильича назначили Сталина. Уходящий и будущий вожди расходились друг с другом по ряду вопросов (помимо государственного устройства страны, большую роль в их разногласиях играл вопрос о монополии внешней торговли), однако они оставались соратниками. Конечно, представляя Сталина верным учеником и последователем Ленина, пропаганда тридцатых годов перегибала палку. Но считать будущего «отца народов» тайным противником Ильича, как это иногда делается в последнее время, – спекуляция, не имеющая под собой серьезных оснований. У Ленина в разное время были разногласия по тем или иным вопросам со всеми своими сподвижниками, и делать из этого далеко идущие выводы было бы неправильно.

Даже конфликт Сталина и Крупской не внес долговременного разлада в отношения двух лидеров. Тем более что виноваты в нем были, строго говоря, обе стороны. Крупская способствовала нарушению установленного для Ленина лечебного режима, и Сталин, узнав об этом, грубо обругал ее. Ленин узнал об этом несколько месяцев спустя и послал Сталину гневное письмо: «Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения». Сталин предпочел извиниться.

Самыми близкими Ленину людьми были в тот момент его секретари – Мария Володичева и Лидия Фотиева. Ильичу разрешили диктовать от пяти до десяти минут в день, и он спешил воспользоваться этим правом. Ему, всегда писавшему быстро и легко, теперь было сложно формулировать свои мысли. Иногда Ленину приходилось мучительно размышлять, чтобы завершить очередную фразу. Однако он диктовал один текст за другим. О придании законодательных функций Госплану. О национальном вопросе и автономизации (здесь он по-прежнему отстаивал свою точку зрения на структуру Союза и критиковал «великороссов-шовинистов», к числу которых относил и Сталина). О кооперации (развитию которой Ленин призывал уделять максимально возможное внимание). О реорганизации Рабоче-Крестьянской Инспекции (Рабкрина).

В январе 1923 года Ленин надиктовал небольшой документ «О нашей революции». Бросая взгляд назад, он заявил: «Помнится, Наполеон писал: «On s’engage et puis… on voit». В вольном русском переводе это значит: «Сначала надо ввязаться в серьезный бой, а там уже видно будет». Вот и мы ввязались сначала в октябре 1917 года в серьезный бой, а там уже увидали такие детали развития (с точки зрения мировой истории это, несомненно, детали), как Брестский мир или НЭП и т. п. И в настоящее время уже нет сомнений, что в основном мы одержали победу».

Ильич не боялся критиковать текущее положение дел. Он, смертельно больной, не прятал недостатки за красивыми фразами. Привыкший к официальному советскому славословию времен «застоя» человек бывал искренне поражен, читая, к примеру, его статью «Лучше меньше, да лучше», написанную 2 марта 1923 года (и опубликованную два дня спустя в «Правде»). Ленин с характерной для него прямотой писал:

«Дела с госаппаратом у нас до такой степени печальны, чтобы не сказать отвратительны, что мы должны сначала подумать вплотную, каким образом бороться с недостатками его, памятуя, что эти недостатки коренятся в прошлом, которое хотя перевернуто, но не изжито, не отошло в стадию ушедшей уже в далекое прошлое культуры. Именно о культуре ставлю я здесь вопрос, потому что в этих делах достигнутым надо считать только то, что вошло в культуру, в быт, в привычки. А у нас, можно сказать, хорошее в социальном устройстве до последней степени не продумано, не понято, не прочувствовано, схвачено наспех, не проверено, не испытано, не подтверждено опытом, не закреплено и т. д. Иначе и не могло быть, конечно, в революционную эпоху и при такой головокружительной быстроте развития, которая привела нас в пять лет от царизма к советскому строю.

Надо вовремя взяться за ум. Надо проникнуться спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению вперед, ко всякому хвастовству и т. д. Надо задуматься над проверкой тех шагов вперед, которые мы ежечасно провозглашаем, ежеминутно делаем и потом ежесекундно доказываем их непрочность, несолидность и непонятость. Вреднее всего здесь было бы спешить. Вреднее всего было бы полагаться на то, что мы хоть что-нибудь знаем, или на то, что у нас есть сколько-нибудь значительное количество элементов для построения действительно нового аппарата, действительно заслуживающего названия социалистического, советского и т. п.

Нет, такого аппарата и даже элементов его у нас до смешного мало, и мы должны помнить, что для создания его не надо жалеть времени и надо затратить много, много, много лет. (…)

Нам надо во что бы то ни стало поставить себе задачей для обновления нашего госаппарата: во‑первых – учиться, во‑вторых – учиться и в‑третьих – учиться и затем проверять то, чтобы наука у нас не оставалась мертвой буквой или модной фразой (а это, нечего греха таить, у нас особенно часто бывает), чтобы наука действительно входила в плоть и кровь, превращалась в составной элемент быта вполне и настоящим образом».

От проблемы реформирования Рабкрина, органа, на который он возлагал особые надежды, Ленин перешел к международной ситуации.

«Система международных отношений, – писал он, – сложилась теперь такая, что в Европе одно из государств порабощено государствами-победителями – это Германия. Затем ряд государств, и притом самых старых государств Запада, оказались, в силу победы, в условиях, когда они могут пользоваться этой победой для ряда неважных уступок своим угнетенным классам, – уступок, которые, все же, оттягивают революционное движение в них и создают некоторое подобие «социального мира».

В то же время целый ряд стран: Восток, Индия, Китай и т. п., в силу именно последней империалистической войны, оказались окончательно выбитыми из своей колеи. Их развитие направилось окончательно по общеевропейскому капиталистическому масштабу. В них началось общеевропейское брожение. И для всего мира ясно теперь, что они втянулись в такое развитие, которое не может не привести к кризису всего всемирного капитализма.