Читать книгу "Черная часовня - Кэрол Нелсон Дуглас"

Стокер почувствовал, что в словах Ирен есть скрытый смысл, но не понял их значения, поэтому только покачал своей рыжеволосой головой. Каким милым, безобидным медведем казался этот человек! Я содрогнулась, вспомнив выражение его лица, когда мы случайно столкнулась в доме свиданий. Но если подумать: а как выглядит принц Уэльский, подчиняя своей воле очередную добродетельную женщину или попросту отнимая ее у мужа? Сколько демонов обитает внутри самых респектабельных из нас? Сколько демонов обитает внутри меня самой?

Когда наш спутник ушел, я позволила себе вздохнуть.

– Всегда намного полезнее, – медленно проговорила Ирен, – наблюдать за живыми, чем за мертвыми. – Она испытующе посмотрела на меня. – Как ты себя чувствуешь?

– Потрясена. Я еще никогда не видела, чтобы с телами обращались настолько недостойно. Даже самые откровенные зарисовки жертв Потрошителя выглядят не такими ужасными. Возможно, все дело в отсутствии одежды.

– Одежды… Я не могу даже передать тебе, Нелл, насколько важна для людей одежда. Это наш панцирь, наша защита. Я актриса, певица. Все считают меня фривольной. Тем не менее я утверждаю, что костюм – это доспехи души. Взгляни-ка на ту старую женщину, торговку. Засаленный дырявый чепец, побитая молью шаль, несуразные ботинки, юбка волочится по земле. Она не скрывает того, кем она является, не скрывает своей профессии или места в жизни. Хватит лишь мгновения, чтобы точно понять, кто она, чтобы увидеть ее историю. Возможно, мы купим тряпку-другую, только из жалости. Или пройдем мимо, не заметив ее и не беспокоясь о том, где ей придется ночевать сегодня. А она все так же будет идти, толкая перед собой тележку. Какой-нибудь художник может запечатлеть ее на картине маленьким размытым пятном в правом нижнем углу. Или даже написать портрет бедной женщины, сделав ее бессмертной. Пока ты жив и одет, может произойти что угодно. Но когда ты мертв и наг, ты покинут. Мертвый человек – не более чем эпитафия других людей о нем. Жертва. Заблудшая душа. Неопознанное тело. Я думаю, именно поэтому люди так стремятся сюда. О, они думают, что приходят из любопытства или за сенсацией, но на самом деле они хотят напомнить себе, что живы. Им кажется, что движение создает иллюзию жизни и надетый на них костюм отделяет их от беспомощности и смерти.

Я принялась размышлять о словах подруги, а она небрежно продолжила:

– Кстати, об одежде: ты заметила высокого усатого полицейского рядом с единственным телом, которое было накрыто простыней от подбородка до щиколоток?

– Нет. Но укрытый труп я заметила. Что может быть причиной такой неожиданной скромности со стороны полицейских чиновников?

– Дело не в скромности. То была женщина, убитая возле Эйфелевой башни.

– Надо же! В тусклом свете я не смогла разглядеть ее лица, – призналась я.

– И я тоже. Но я уверена, что это она и что простыня предназначена для того, чтобы скрыть от публики увечья, нанесенные убийцей. Полиция Парижа действует методично, но не грубо. Хотя они и выставляют напоказ разлагающиеся тела (ведь даже охлаждение не может навечно задержать распад тканей), они не стремятся показать внешние признаки смерти. Как не показывают и зверств, сотворенных с несчастными жертвами.

– Вот как. Значит, они поставили жандарма у трупа, чтобы он мог заметить убийцу, если тот вдруг появится в морге.

– Нет, они его не ставили, – покачала головой Ирен. – Это сделал Шерлок Холмс.

– Странно, что парижская полиция послушалась кого-то, пусть даже и знаменитого детектива-консультанта.

– Полиция его и не послушалась, поэтому ему пришлось встать на стражу у трупа самому.

Я повернулась к окну, через которое можно было разглядеть смутные очертания двигающейся толпы и жандарма в фуражке с козырьком. На его форменном костюме посверкивали пуговицы, а на боку висел короткий кинжал.

– Не может быть! – вырвалось у меня.

– Уверена, что это он.

– Он нас заметил?

– Наверняка. И нас, и нашего сопровождающего.

– Ты думаешь, ему удалось обнаружить еще кого-нибудь подозрительного?

Ирен пожала плечами:

– Этого я не могу сказать. Как жаль, что сама я не могу использовать маскировку и присоединиться к нему: он уйдет к тому моменту, когда я переоденусь и вернусь к моргу. Боюсь, что в этом деле нам придется использовать более традиционные методы, Нелл. Мы придумаем, как нам поступить с мистером Холмсом.

– Меня радует, что ты отказываешься от игр с переодеванием. По моему мнению, подобные уловки скорее сбивают с толку твоих друзей, чем твоих врагов.

– Очень может быть, – ответила Ирен, дружески беря меня под руку. – Теперь давай пройдемся вдоль реки к собору. Я хочу услышать эхо своих шагов внутри этого величественного здания и подумать о не менее величественной музыке, наполнявшей его каменные своды в течение веков.

– Я никогда не стану отговаривать тебя от похода в церковь, пусть даже римско-католическую.

– К тому же религиозная обстановка послужит хорошим противоядием смертельному ужасу, свидетелями которого мы только что стали, – добавила примадонна.

Глава двадцать пятая

Танец с мертвецами

В его дикой, потакающей любой прихоти душе под грубостью чувствуется особая чистая энергия: извечная схватка святого и грешника; Михаил и Люцифер, заключенные в одном теле кружащегося дервиша.

Заметки для себя

Из желтой тетради

Его светлые глаза сияли тем неотвратимым блеском убежденности, который порой так восхищает меня.

В такие моменты легко забыть о его более чем скромном происхождении, грубых манерах, даже о его грязной одежде или неграмотной речи.

Он говорит, что возьмет меня на церемонию. В святая святых его странного мира.

А потом я вспоминаю, какой он на самом деле мальчишка, хотя он и жил самостоятельно с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать. Он хвастается своими запоями, кражами и другими дешевыми подвигами, которые он совершил, женщинами, которых он совратил. Он то гордится своими грехами, то мучается приступами покаяния. А еще он упоминает о головных болях, таких сильных, будто его мозг временами распухает.

Как если бы две противоположности уживались в его теле и разуме, непрестанно стремясь захватить власть. Своей по-детски примитивной религиозностью он обязан крестьянской среде, из которой вышел. А его жажда жизни коренится в физической и умственной выносливости, какая мне не встречалась ни в одном другом человеке, а мне не раз приходилось видеть и неутомимых непальских солдат-гуркхов, и кружащихся дервишей Афганистана.

Я знаю, что при должном стечении обстоятельств он когда-нибудь станет значительным человеком. Вопрос заключается лишь в том, будет ли он служить добру или злу. И кто может судить, что есть добро и что есть зло? Я так часто бываю то по одну, то по другую сторону линии, разделяющей эти понятия, что различия между ними стали для меня безвозвратно размыты.