Читать книгу "Последний бебрик - Ирина Сергиевская"

— Мне чужого дерьма не надо.

Он кивнул на прощанье и, тут же забыв о странном попутчике, уехал. Май глядел вслед, запоминая все — вплоть до подрагиванья кузова «Волги» и злобной морды камышового кота, уткнувшейся в заднее стекло кабины. Зачем нужны были эти детали ad memorandum, когда жить оставалось всего ничего? Май не знал ответа, да и не хотел знать. Он побежал по-утреннему зябкой, пустой улице, перепрыгивая через лужицы; он крался вдоль стен, за кустами. Добравшись до дома, он притаился между мусорными баками и некоторое время наблюдал за подъездом. Все было тихо; солнечный свет только-только набирал силу, и окна без бликов скучно таращились на Мая. Голубиный хор сварливо встретил его у подъезда. Май беззвучно выругался, проскользнул на лестницу и побежал наверх, забыв про лифт. Перед дверью он вспомнил, что ключ остался в пакете, а пакет в ресторане. Звонить Май побоялся и, вновь выругавшись, жалобно поскребся в дверь, как вернувшийся с ночной прогулки кот.

Он был уверен, что свояченица спит, но дверь открылась. Зоя, обернутая в простыню — на манер римской тоги, воздвиглась перед беднягой. Узнав Мая в замурзанном запорожце с бандурой, она плюхнулась на табурет, поперхнулась — тяжелое матерное слово застряло в горле.

— Угроза жизни! Бежать! Сейчас же! — сипло выкрикнул Май, ворвавшись в прихожую и захлопнув дверь ногой.

Зоя шлепнула себя по жирным коленям, испустила длинное бульканье — матерное слово прыгало в горле, как сумасшедшее. Май пулей пролетел на кухню; его мучила жажда. Здесь он застал злокачественный беспорядок: на плите, в ковшике, дымился кипящий воск; рядом, на столике, валялась замусоленная книга «Практическая магия» и лежал в кастрюльке кусок сала, густо истыканный обойными гвоздиками. Май попятился, увидев, что попирает ногами нарисованную мелом пентаграмму. В кухню угрожающе вдвинулась Зоя.

— Чернокнижница! — вскричал Май, в гневе сбросив на пол «Практическую магию». — Опять заклинания чертовы творите? Изгадили дом сатанинскими символами!

Он начал топтать пентаграмму. Но тут Зою прорвало:

— Пьянь! Аванс ему выдали, так он в загул пустился! В зеркало на себя погляди, суслик обтерханный! А сапоги-то, сапоги!.. Бедная моя Галюня! С таким уродом жить — лучше утопиться! А ну, геть с моей пентаграммы! — Зоя двинула Мая в плечо, он отлетел, как перо, к холодильнику. — Народ по каплям мудрость собирал — не для того, чтобы ты ногами шваркал по тайным знакам! Я заклинания читаю, чтобы в доме деньги водились! Уже раз помогло — три тысячи долларов пришли! А ты, нехристь, только водку жрешь да в грязи валяешься!

— Деньги?! — всхлипнул Май. — Мы ни за что не возьмем эти деньги! Мы их здесь, на столике, оставим, рядом с сахарницей! Когда от Тита Глодова придут, сразу их увидят! Зоя, несите сюда доллары!

— Не дам! — рявкнула свояченица. — Не твои они, а семейные! Ведь каждую минуту издохнуть можешь без всякой пользы для семьи, а так — хоть три тысячи!

Май, не слушая белиберду, бросился вон из кухни, но Зоя закупорила собою дверной проем. И вновь помогла верная бандура: Май хлопнул ею по животу свояченицы, она отступила, освободив путь к ванной. Там, за дверью, притулилась древняя, не работающая стиральная машина, но ее на месте не оказалось. Май обнаружил машину в большой комнате, в углу между окном и шкафом. Зоя замаскировала ее вязаной скатертью под столик, а сверху поставила ивовую корзинку. Май уже сорвал скатерть, но подоспевшая Зоя отобрала ее, отшвырнув своего врага с такой силой, что он упал на диван, прямо на коробку конфет — подарок Тита Глодова. Шоколад не пострадал, а коробка с изображением «Благовещения» фра Анджелико помялась. Май начал разглаживать ее, но бросил — не до того было.

Он поднял глаза от «Благовещения», увидел во всех деталях угол комнаты: мутно-желтые обои пузырились на неровной стене; по потолку вились паутинные трещины; из опрокинутой ивовой корзинки вывалились мотки проволоки, катушки грубых ниток и маленькая голая кукла без головы. В угол комнаты врезалось окно — прямоугольная радость, завешенная простецким тюлем. Редко когда на столь маленьком клочке пространства собирались воедино вещи, столь равно унылые и безобразные. Гнетущий сюрреализм картины усугубляла фигура Зои: короткая шея с жирной холкой; короткие черные волосенки; толстые щеки; кабаньи глазки; валики жира на боках и спине; кривые бесформенные ноги — все было ненавистно Маю. Это чувство разделяла и Зоя — ее переполняло столь же нестерпимое отвращение к родственнику: к его мальчишеской субтильности, вечно разворошенным кудрям, желтым глазам; к тому, что он не выносил застольное пение, вытирал руки салфеткой во время еды и к тому, что его, никчемного писателишку, любила красивая Галя.

— И как тебя, такого гада, Бог терпит?! — не выдержала Зоя, приперев задом стиральную машину к стене.

— Бог?! — изумился Май и засмеялся разбито. — Я догадываюсь, как Он терпит меня, а также вас, Зоя, и все остальное человечество — Он на нас не обращает внимания! Он — Черный квадрат! Мы не нужны ни Ему, ни крылатому воинству — ангелам с демонами! Мы — третий мир, Зоя! Нас используют, чтобы воевать друг с другом. — Май оглянулся, словно боясь, что подслушивают, и, понизив голос, признался: — Я, Зоя, вообще начал сомневаться, что человек — венец творения! А вы? Ну если бы он был венец, то не был бы смертен — логично?

Май победительно взглянул на Зою, которая думала о своем: надо всеми правдами и неправдами заставить Галю развестись с ненавистным алкашом — уж больно он плох или, как любят выражаться «в телевизоре», не адекватен.

— Ведь я ни слова лжи за свою жизнь не написал! — сумбурно продолжил Май, не то жалуясь, не то оправдываясь. — Не лгать, Зоя, трудно. Но я был верен этому принципу. Каюсь, я мечтал, что за такую верность мне когда-нибудь будет утешение. А хотел я малого: увидеть кусочек мира, где тонкие тополя Фьезоле, картины фра Анджелико, сады Лоренцо Медичи. Одним глазком увидеть!.. Ну, еще мечтал, чтобы девочки мои никогда не бедствовали… Оказывается, для этого мои принципы вовсе не нужны! Ведь кто-то другой, в сто раз бездарнее меня, который каждый день нарушает то, что я себе за всю жизнь ни разу не позволил, — он и мир видит во всей его красе, и дети у него сыты. Разве это по-божески?! И разве то, что я ангела ударил, — не мелочь по сравнению с ужасающей несправедливостью Бога?! Кто он после этого, как не Черный квадрат!

— Ну ты даешь, масон иудейский! — замахала руками Зоя, сплюнула зачем-то через плечо и перекрестилась.

— Не бойтесь никого: ни Бога, ни противобога! — горячо уверил Май. — Самое страшное — не они, а прямоходящие, которые по-человечески говорят и додумались из костей мертвецов сувениры делать! Никто, Зоя, за нас не заступится перед этими прямоходящими — ни черт, ни ангел! Они заняты своей священной войной. Богу — Богово, кесарю — кесарево… — Май горестно иссяк, опомнился и вскричал, вскочив с дивана: — Зоя, вы — дура! Почему вы до сих пор в простыне? Надо бежать в Канев! На сборы десять минут!!

Он выскочил в прихожую; Зоя вышла следом, держа в руке листок бумаги:

— Псих! Какой Канев! Галя еще вчера телеграмму прислала, вот: «Срочно еду Петербург Тусей чую недоброе». Сеструха-то моя верно чует! Приедет, а ты уже в психушке!