Читать книгу "Уроки атеизма - Александр Невзоров"

Что же делать в таком случае? Есть ли лекарство, позволяющее утолить эту «национальную боль», которая может быть и весьма острой? Разумеется, есть. Если сегодняшние успехи стаи весьма скромны, то в ход идет так называемая история. Рисуя величавые картины давнего и недавнего, она вопреки любой очевидности помогает особи вновь ощутить себя частью сильного и агрессивного сообщества, испытывающего лишь временные трудности. В этом и заключена волшебная сила и притягательность истории, а также ее основная функция.

Дело в том, что почтительная страсть к прошлому не имеет никакого другого рационального объяснения. Более того, с точки зрения здравого смысла уважение к прошлому можно характеризовать только как странное извращение.

Поясним. Вспоминая Наполеона или Суворова, мы, конечно, можем умиляться блеску пуговок на их мундирах. Но при этом не следует забывать, что речь идет о существах, находящихся на гораздо более низком уровне человеческой эволюции. Ведь «человек» – это только то, что он знает. А этим персонажам было неведомо еще слишком многое из того, что сегодня стало общим местом. Соответственно, их восприятие мира, их рефлексия и поведение были существенно примитивнее нашего.

Тем не менее культ истории силен и популярен. Причина этой популярности отчасти понятна. Теперь давайте рассмотрим качество самого культа.

Дочь Мнемозины и Зевса, тихая девочка Клио, задумывалась греческими мифологистами как особа строгая и благопристойная. Ей вменялось в обязанность держать грифель и свиток, а также важным девичьим голосом перечислять заслуги забытых мертвецов. Конечно, она должна была хорошо выглядеть, но при этом не позволять никому задирать свой мраморный подол. Так бы оно, вероятно, и было, если бы Клио, как ее сестрица Урания, стала богиней астрономии или опекала трагедию, как Мельпомена. Но девочка на свою беду стала богиней истории. Тут-то и выяснилось, что по известным причинам ее хотят все, так как всем нужно героическое прошлое. Подлинное или вымышленное.

Три тысячи лет непрерывных изнасилований изменили характер «девочки со свитком». Клио научилась по щелчку пальцами принимать нужные позы. А в зависимости от глубины пенетрации – издавать оргазмические крики строго в соответствии с пожеланиями насильника.

С известной долей уверенности можно утверждать, что не менее 99 % так называемой истории является просто ссылками одних фантазеров на других. История так и не приобрела ни одного признака науки: она не содержит в себе никаких проверяемых и повторяемых компонентов и не может быть подвергнута экспериментальному анализу. Да, есть артефакты, раскопочный материал и материальные свидетельства. Но, как известно, трактовать их можно любым удобным образом.

По всем параметрам история является всего лишь разновидностью беллетристики, специально приспособленной для утешения наций в их трудные минуты. А вот подлинное прошлое человечества, выдавленное нужными и красивыми мифами, по всей вероятности, утрачено уже безвозвратно.

Возьмем ближайшее к нам масштабное историческое событие – Вторую мировую войну. Даже здесь мы увидим, что большая часть фактов уже успешно и непоправимо деформирована. Мясники и мародеры превращены в великих полководцев, реальные герои подменены удобными, а важнейшие причины победы аккуратно забыты.

Если мы двинемся чуть глубже в века, то обнаружим возрастание этой деформации фактов. Здесь уже присутствует полная перелицовка самого смысла событий. К примеру, трагическое, но от этого не менее позорное поражение русской армии при Бородино превратилось в «победу русского оружия». Конечно, тут не обошлось без Толстого и других переплавщиков исторической фактуры в беллетристику. Впрочем, то, что было не по зубам историкам, всегда удавалось литераторам.

Вспомним Лжедмитрия. Почти за сто лет до Петра I он начал реформировать Россию: открыл границы, разрешил хождение всех валют, узаконил музыку и живопись, выписал ученых из Польши и Германии, запланировал создание университетов, отобрал у попов доходы, переименовал Думу в Сенат, начал реформу армии. Но для поэта Пушкина Лжедмитрий – это грязный Гришка, примитивный авантюрист, пытавшийся изувечить лик «святой Руси». А вот Петр I, который делал ровно то же самое, что и Лжедмитрий, – герой и гений.

Как это могло получиться? Очень просто. На тот момент уже сложилась «культурная традиция» восхищения Петром и возмущения Лжедмитрием. Как можем убедиться, эта традиция водила поэта на очень коротком поводке, по своему усмотрению заставляя его либо облизывать, либо облаивать различных персонажей.

Исходя из всех этих хрестоматийных примеров, мы вправе предполагать, что по мере еще большего «углубления в прошлое» деформация фактов возрастает в геометрической прогрессии, полностью искажая и перекраивая все, что возможно. Вероятно, мы никогда не узнаем, какой в действительности была русская история.

Это досадно, но никакой трагедии в этом нет. Мы понимаем, что знание предковых форм не является обязательным условием для продолжения развития вида. А для публики есть специфический миф, успешно утоляющий ее «национальные боли». Миф свирепый и примитивный, выстроенный лишь на крови, хвастовстве, штыках, безостановочном грабеже соседей и невиданном «величии». Вероятно, это именно он и питает очередной приступ общенародной злобы. Снять приступ возможно. Но для этого необходимо удалить или радикально изменить сам миф, который русские всерьез считают своей «исторической памятью». Лучше, конечно, этого не делать, так как взамен этого мифа предложить нечего. Но, в очередной раз щадя его, все же следует помнить, что у такого «прошлого» всегда хватит сил удавить любое будущее.

Красавец Декарт

Конечно, наука XVII столетия была фантасмагорическим месивом, в котором обоснованное и точное переплелось с самыми дикими домыслами. Работы Кеплера соседствовали с улетевшим к Сатурну препуцием Христа, а грубейшие ошибки Кирхериуса имели тот же вес, что и открытия Ферма.

Углубление во всё без исключения тогда было столь же нереальным, как и сегодня. Или еще невозможнее.

Сегодня у нас есть законы естествознания. Все, что им противоречит, может быть смело и безоговорочно отбраковано. Мы можем не принимать во внимание (или не воспринимать всерьез) летающие препуции, психотерапии или «внетелесные ощущения».

Тогда эти ориентиры еще не были сформулированы. Все было гораздо сложнее и запутаннее.

И это было прекрасно, так как только безбрежный и бездонный эпистемологический хаос XVII века мог породить фигуру, способную этот хаос укротить и упорядочить. По логике развития науки она непременно должна была выйти из «пены столетия».

Эта «Афродита» не замедлила явиться.

Ею стал профессиональный солдат-наемник, картежник и дуэлянт Рене Декарт. Он же Картезий, или Картезиус, т. к. академические правила того времени требовали от ученого латинизировать имя.

Его образование ограничилось иезуитской школой в Ля-Флеш, где Декарта обучили латыни, начаткам простой математики, а также иезуитской логике.