Читать книгу "Домино - Иселин К. Херманн"

Как будто он этого не знал.

Глава 69

Дети плачут. Старший брат и сестра. Самый младший — еще грудной и спит. Эти двое детей стоят, выпрямившись, между ссорящимися родителями. На улице. Не в первый раз мама выносит ссору на улицу. Ее взгляд тяжелый, как и ее лицо. Темный. Слезы мальчика рисуют полоски на его пыльных щеках. Вязаная шапка, надетая на нем, слишком большая. Слезы уродуют лицо девочки. Отец тормошит сына и говорит что-то на иностранном языке. У цыган так и не появилось собственной страны. У этой семьи, может быть, когда-то было свое место, но это не факт. Мальчику влепляют пощечину, как будто он во всем виноват, как будто именно он не должен плакать. Сейчас он все еще плачет. Но однажды он перестанет, чтобы не плакать больше никогда. Никогда, обещает он себе. В тот день он будет плакать в последний раз. Надо сжать сердце и стать жестким. Когда наступит этот день, даже порка уже ничего не будет значить. Сабатин хочется прекратить это, сказать что-нибудь, что-нибудь сделать. Но она не знает их языка и довольствуется тем, что проносится мимо и пытается не забрать это чувство с собой.

Глава 70

Это совсем не шикарный ресторан. Не туристический. Довольно забавно, ведь можно было бы подумать, что туристические агентства борются друг с другом за право сидеть среди настоящих гондольеров в бело-синих полосатых майках. Но они — единственные иностранцы. Это место, где обедают гондольеры, и в меню только три закуски, три главных блюда и два десерта. Ничего не изменилось и осталось таким, каким было в первый раз, когда он путешествовал по Европе. Такие же длинные столы. Вино подается в коричневых глиняных кувшинах.

Время — пять минут первого. В последний раз, когда он смотрел на часы, был час дня. Когда двое сидят в ресторане и не разговаривают друг с другом, это привлекает внимание окружающих. И стесняет гораздо больше, чем громкий разговор. О чем они молчат? Они заказали обед. Ждут еду. Когда ее приносят, они тоже молчат. Чего она хочет?

В отеле она ложится на кровать прямо в костюме. На Санта-Мария-делла-Салюте звонят часы. Бьют. Гремят. Заполняют всю комнату, выдержанную в кремовых и бежевых тонах. Ковер такой толстый, что в нем остаются следы. Когда бой часов заканчивается, обрушивается молчание. Тяжелое, как бетон. С тех пор, как они приехали вчера вечером, Манон не проронила ни слова и отвечала односложно. Вчера, когда он выходил, она не спросила, куда он идет. Была полночь; когда он вернулся полчаса спустя, она не спала.

Она лежит на кровати и смотрит в потолок. Сейчас ты должен рассказать мне то, о чем молчишь.

У Зефира во рту вкус жженой резины. Что она хочет знать? Что она уже знает? Что я должен тебе рассказать?

Разве я не ясно выразилась?

Мы поехали в самый романтический город в мире, чтобы провести тренинг?

Честно говоря, я бы хотела, чтобы ты был только моим.

Он погружается в кресло. Оно очень глубокое, с высокой спинкой. Он чувствует себя маленьким. Его мозг отключается. Что она знает? Чем он может ограничиться в своем рассказе? Сабатин, Роз, Лулу? Работой? Ты должна дать мне подсказку.

Знаешь, мне кажется, ты должен начать с конца.

Подойди. Его рука такая же тяжелая, как и все его тело, когда он протягивает ей ее.

Ты не хочешь мне ответить?

Знаешь, у многих мужчин есть подруга, это ничего не значит.

Ничего не значит, что ты спишь с другой женщиной?

Кто сказал, что я это делаю?

Я знаю, что ты это делаешь.

Это прошло.

Но с ребенком ты не можешь расстаться.

Он чувствует облегчение. Странно.

Это было ошибкой, по-другому сказать не могу.

Сколько лет ребенку?

Манон не разрешает себе плакать.

Пол года.

И ты признал отцовство?

Зефир внезапно понимает, что он никогда не сомневался, что Лулу — его дочь. Нет.

Почему тогда ты ходишь с ней к фотографу?

От целлулоида исходит тошнотворный, химический запах, прежде чем усиленный линзой солнечный луч зажигает велосипедную покрышку. Давай пройдемся?

Нет, ты останешься здесь.

Да, но мне нужен воздух.

Включи кондиционер. А твоя работа?

Что с ней?

Почему ты не спас того мужчину в ресторане? Это же твой врачебный долг. Кто ты, собственно?

Кто я? Что ты имеешь в виду? Я есть я.

Но, очевидно, не тот, кто я думала.

Все совсем не так, как ты себе представляешь.

Ты даже не догадываешься, что я себе представляю. Манон начинает шептать, чтобы лучше контролировать свой голос. Почему ты не сдержал врачебную клятву?

Он ослабляет галстук. Понимаешь… Он не знает, где спрятаться. Нет никаких кустов, в которых он может искать укрытия. Лишь голое поле. Потому что я так и не стал врачом, если хочешь знать. И больше мы об этом не говорим.

Это ты так думаешь. Мы только начали.

Но, Манон. Он встает и идет к окну. Все закончилось, я же сказал.

Что?

С другой. Все кончено.

Это тоже кончено.

Что ты имеешь в виду, Манон? А путешествие? Мы же только приехали.

Мне нужно подумать. Она садится к нему спиной на край кровати.

Манон, я люблю тебя.

Муха жужжит в отчаянной попытке вылететь из окна.

И ты хочешь, чтобы я в это поверила?

Ее голос никогда не был таким. Как у раненого животного.

Я прогуляюсь.

Алло, Сабатин?

Зэт, это ты?

Не знаю.

Какой ты обманщик, Зэт. Я стояла и смотрела вчера полчаса на полную луну. Но никакого привета не было, совсем никакого.

Он отлично это знает. Когда он недавно говорил ей об этом, он был полностью уверен в том, что сможет это сделать. Но вчера, когда у Большого канала смотрел на светящийся круг, он споткнулся о свою мысль. Нет, я знаю. Нельзя сомневаться. Но я засомневался на мгновение, и не получилось. Мне жаль.

Мне тоже, Зэт. Я была так уверена, что ты пошлешь мне привет. Она действительно расстроена.

Но зато, Сабатин, или — вместо этого… может, ты приедешь в Венецию?

В смысле?

В прямом.

Сейчас? Да?

Да.

Но что я скажу Франсуа? Она начинает плакать в телефон. Я не могу больше лгать, Зэт. Просто не могу. Нельзя лгать тому, кто тебе дорог. Это ужасно. Я не могу.

Кто сказал, что существует только одна правда? Его голос странный, когда он это говорит, почти беззвучный. Здесь большая фотовыставка.