Читать книгу "Мой старший брат Иешуа - Андрей Лазарчук"

Помимо того, что необходимо было расположить к себе как можно больше народу, встречи эти имели более приземленную цель: сбор денег. Армия разрослась настолько, что ни состояние Филарета, ни пожертвования богатых общин диаспоры не могли покрывать все расходы, тем более что стряслась немалая беда, о которой не могу не упомянуть, поскольку она имела и отдаленные последствия.

Когда весть о появлении нового царя, царя-избавителя, пробежала по всем общинам, тут же начался сбор пожертвований. Я уже говорила, кажется, что появления этого царя ждали не только евреи, но и другие народы – хотя и непонятно, почему. Так или иначе, в Риме, Неаполе и других городах Италии деньги евреям давали и богатые римляне, в том числе и патриции, – причем давали много. Видимо, это объяснялось еще тлеющими подспудно в душах недавними гражданскими войнами и неизбывным принципом «враг моего врага – мой друг». Денежные взносы перевели Филарету через различные банки, а вот драгоценности, пурпур и всякого рода подарки взялись отвезти в Сидон четверо достойных людей, из которых двое были племянниками римского алабарха, а еще двое – молодыми священниками. По дороге все четверо бесследно исчезли, не доезжая Антиохии. Скорее всего, они стали жертвами или капподокийских повстанцев, которые время от времени взимали дань даже с тех купцов, что ехали по имперской дороге, либо обычных разбойников. Но, разумеется, люди тут же подумали худшее – что гонцы попросту сбежали с драгоценностями и что они с самого начала этого хотели.

Среди жертвователей была некая Фульвия, судя по всему – непроходимая дура. Когда стало известно об исчезновении каравана, она не придумала ничего лучшего, как пожаловаться мужу, а через него – императору. Тиберий, возмутившийся тем, что прямо в центре империи собирают деньги на помощь кому-то, кто должен, согласно преданию, изгнать римлян отовсюду, решил опередить события и сам изгнал всех евреев из Рима. Им разрешили взять только то, что можно унести на себе; молодых же мужчин, пригодных для воинской службы, забрали в солдаты и отправили в Сардинию, на борьбу с пиратами. Таких оказалось более четырех тысяч человек; и не меньшее число было казнено за отказ взять в руки оружие.

Когда эти солдаты, отслужив свои тридцать и более лет, стали возвращаться – Рим запылал…

Я хорошо помню эти пожары. Поначалу тлели окраины, трущобы, и все кругом говорили, что это дела рук земельных спекулянтов – подобно тем расчисткам, что происходили во времена Марка Красса. Ночами весь Рим был в кольце зарев, небо светилось розовым, и страшно воняло гнилью и горящими отбросами. Днем солнце не могло пробиться сквозь пелену серого дыма. Но через месяц или два заполыхали целые кварталы в центральных районах и даже вблизи Капитолийского холма. Поджигателей ловили; среди них оказалось немало уволенных легионеров, бывших евреев и тех из городской бедноты, кто ожидал нового появления Избавителя. Схваченных обливали горячей смолой, поднимали на городские фонари и поджигали, но и такое варварское устрашение не шло на пользу, и пожары не утихали.

Неотложные дела мои позвали меня в Галлию, и я не дождалась развязки этого великолепного трагифарса. Говорят, бесконечные пожары стоили жизни тогдашнему императору Нерону; говорят также, что Рим отстроили заново еще краше. Может быть. Больше я в Риме не была, и мне он помнится именно таким: в сжимающемся кольце огня, пропитанный вонью и страхом. А иногда во снах своих я вижу его лежащим в развалинах, среди развалин бродят люди с дубинами и в шкурах, а с неба валится не то снег, не то белый пепел.

Да будет так.

После семейного совета мы с Иохананом провели у мамы еще несколько дней, а потом возобновили странствия по городам, прихватывая уже и Самарию с Переей. Нас сопровождала разноликая свита, более похожая на шествия масок в дни римских сатурналий или на ярмарочные гуляния финикийцев. Многие были откровенно безумны – как старый знакомец негр Нубо, бывший когда-то плотником. Я так и не сумела выяснить, что с ним произошло и какое несчастье лишило его рассудка, а вернее, памяти о происходящем. Он помнил то, что было пять лет назад, но ничто из быстротекущего не задерживалось в его голове более чем на десять-двадцать долей. Иногда он впадал в отчаяние и начинал крушить все вокруг себя… Шли с нами и другие – как, например, целитель Гер, посвятивший свою жизнь поиску удивительного корня жизни «мехаб», который один может заменить все лекарственные средства; впрочем, до тех пор, пока он его не нашел, Гер успешно использовал многие растительные и животные соки, а также яд змей и скорпионов. В городках и деревнях Великой долины в те дни свирепствовала дыхательная лихорадка; заболев ею, человек становился серым и вскоре умирал; Гер показал крестьянам нужную траву – ту самую, от которой, объевшись ее, падают наземь овцы, – научил заваривать и пить, и многие сумели одолеть болезнь. Но, разумеется, более всего людей привлекал Иоханан со своими рассказами о чудесном спасении младенца-царя, его беспорочной юности и грядущем служении народу. Стоило нам задержаться где-то более чем на два дня, как туда начинали стекаться люди со всей округи, желавшие через свои уши получить подтверждение смутным слухам, уже много раз пробежавшим по всей земле. Как-то раз мы просто не смогли выйти из города, запертые толпой, и Иоханан вынужден был говорить с крыш домов, но его не хотели отпускать, он начал сердиться – и тут среди ясного неба ударили молнии, и хлынул ливень. Кто-то крикнул, что в лице Иоханана явился сам пророк Илия, и этот слух не утихал более никогда – до самого конца… И, как Илию, Иоханана прозвали Исправителем, но шептались при этом, что милосердный Иоханан исправляет водой, тогда как Илия исправлял огнем… А в шутку или между собой его звали и Купалой, и Окунателем, и даже Топителем.

Я, кажется, не упоминала, а зря, что муж мой в возрасте двенадцати лет решил посвятить себя Предвечному и в качестве первого шага поступил в асайскую школу, что находилась в двенадцати стадиях от его дома. Асаи, невзирая на всю их замкнутость и небрежение нравами внешнего мира, в школы свои посторонних детей принимали охотно; да и то сказать: с их отношением к плотской любви они вымерли бы за два поколения. Обучение было бесплатным, а вернее сказать, плата принималась самими учениками, которые исполняли множество мелких и грязных работ в общине. Иоханан провел в этой школе год, вернулся разочарованным и злым и потом говорил, что единственное полезное приобретение, ради которого он потратил год у асаев, – это отношение к воде. Так что, когда со дня той чудесной грозы все собравшиеся требовали, чтобы их хотя бы окропили водой, муж мой это охотно делал – охотно и иногда даже свирепо, потому что его не слушали, а лишь желали прикоснуться и быть окроплену, поэтому случалось – особенно когда мы перешли в Перею и двигались вниз по Иордану, – что он хватал особо рьяных требователей за волосы и макал их в воду с головой, очищая от скверны, но они из-за этого лишь заходились в еще более буйном восторге… Безумие, начинается безумие, говорил мне Иоханан, когда мы оставались одни – это случалось редко, все время вокруг были люди, и все они говорили, говорили, кричали, требовали, хохотали, бились в корчах, – что же так медлит брат?..

Иешуа действительно медлил – как он потом сказал, все дни наперед оказывались неблагоприятными, и он просто ждал знамения, и дождался: он и те, кто был с ним, увидели, как в небе сойки заклевали коршуна.