Читать книгу "Бизар - Андрей Иванов"

– Времена кукол и щипачей миновали, – философствовал он, – с пистолетами и кастетом много денег не сделаешь. Эта гопота, которая мнит себя крышей, трясет чебуречников и киоскеров, просто шваль. Запугать зафоршмаченного бизнесмена – это все, что они могут. Разнести контору. Спалить машину. Обрушить дубинку на черепушку. На большее они не способны. Все они скоро сколются. Они передушат друг друга. А выживших пересажают за тех, кого они пережили. Надо шевелить извилиной, надо работать по-крупному, но с оглядкой. Без страховки нынче никак нельзя. Я лично ни к кому спиной не повернусь. Пока не буду уверен в человеке. Вот в тебе я уверен. В тебе на все сто уверен. Потому что я тебя с детства знаю. Как облупленного. Мне тебя проверять не надо. Я бы тебя взял в дело… – Посмотрел на меня и прибавил таинственно: – У меня тут кое-что созревает. Только так сразу и не расскажешь. Давно уже вынашиваю один планчик. Одному не потянуть. Человек нужен… надежный. – И снова в его глазах вспыхнул абсент магнетическим пламенем. Когда-то он поднимал дачи. Это смешно. Но если учесть, что он выносил антикварную мебель, которую потом – после реставрационных работ – толкали шведам за пятьдесят тысяч, то это довольно серьезно. Пусть он даже и крохи с нее имел, это все равно было дело, дело. – Это не по подвалам шастать. Не кастетом зубы выбивать. Не жечь машины. В воровском ремесле, – пояснил он, – не сколько выручка важна, а умение, развитие. Это как для артиста репертуар. Угнал фуру, толкнул – сел. Это бессмысленно. Сел на хвост ювелиру, грохнул, толкнул – сел на шестнадцать. Это, что ли, толк? Лучше помаленьку, тихой сапой делать свое дело. Масштабность приходит со временем, когда уже набил руку. Опыт и постоянство дохода… Постоянство дохода, – повторил он многозначительно.

Я не хотел ехать домой. Дома была мать, долги, кран, который течет, и бесконечный ремонт; дед со своими советами и сотней профессий, которыми он овладел; новости о том, что бабушка себя чувствует хуже; книги, кассеты, машинка, гора бумаг, от одного вида которой начинало воротить, – все то, что составляло мою жизнь, от которой внезапно мне захотелось бежать, бежать без оглядки. Я готов был залечь у Власа на годы.

Всю следующую неделю мы шатались по городу. Стреляли бабки и бухали. Пили пиво в грязных подвальных барах с какими-то чмырями, курили его дичку в парке, снова пили пиво, ссали на каждой улице, хохотали; в неровно нарезанных временных промежутках судорожно говорили о женщинах… Незаметно оказались в домике у моря с двумя усталыми шлюхами. Пили кофе с коньяком, Влас подмигивал, шептал, что у него здесь скидка, он – постоянный клиент, его знает хозяин.

– Я с ним накоротке. Два часа за мой счет – это мелочи. Сто пятьдесят крон за час – это копейки. Дери хоть до утра, почувствуй себя наконец мужиком!.. Не смотри, что рябая. Поставь ее раком, отойди на пару шагов, сядь на корточки и смотри. Такого и в Голливуде[63]не увидишь!

Привезли баланду. Посуда пластмассовая. Туристический набор. Молочко в картонной упаковке.

Похмельные, ехали в вонючем трамвае на Пятую линию в общагу обменять кое-что на травку. Влас ощупывал вещи в кешаре и рассказывал про своих баб. Основные критерии, по которым он отбирал себе телку, были: квартира – работа – машина.

– Не одно, так другое, – тараторил он. – Главное, чтоб хата была. На даче – как в изоляторе. Никаких условий… зимой надо тырить дровишки – еще та потеха! Можешь себе представить…

Он мечтал найти иностранку. Чтоб она его увезла куда-нибудь на Карибы. Однажды он познакомился с женщиной, которая была старше его лет на пятнадцать, и прожил у нее месяц.

– В автобусе цепанул. Собирался кошелек подрезать, отирался осторожно, намечая путь к ее сумочке, как вдруг заметил, что она пасет меня. Ну, думаю, раскусила. Отошел. Она продолжает пялиться. И тут до меня дошло… Она просто текла… Отвечаю! Ты не представляешь, какая она была мокрая. У нее мужика не было пять лет. Пять лет! Она так меня затрахала. Поэтому я ушел. Хотя она была в бизнесе. У нее был товар на рынке. Но я пренебрег этим. Поднял ее немного, тысяч на шесть или семь, не помню… Но как она текла тогда. Я даже возбудился прямо там, в автобусе, когда понял, что происходит…

Он не терял времени даром никогда. Не одно, так другое… Я вспомнил, как мы с ним сходили на концерт Валерия Леонтьева, нам было лет четырнадцать; Леонтьев только-только приехал из турне по Индии, судя по тем документальным фильмам, которые транслировали по ЦТ, там у него случился феноменальный успех… кажется, этого никто не ожидал, сам Леонтьев в последнюю очередь… Певца буквально на руках носили толпы охваченных диким восторгом поклонников, его пронесли так через все храмы, ему поклонялись, как Шиве, наряжали во всякие одежды, купали в меду, посыпали лепестками, обкуривали и облизывали, катали на слонах величиной с пароход; очень скоро манифестации повального фанатизма приняли угрожающий характер, Леонтьева пришлось срочно эвакуировать из Индии под предлогом какого-то заболевания; с напуганным лицом Игорь Кириллов сообщал об этом в программе «Время», как об эпидемии… и тут Леонтьев приезжает на Певческое поле… Это была фантастика! Я припомнил документальный фильм, в котором еще совсем безвестного певца показывали в однокомнатной питерской квартирке, которую он у кого-то снимал, потому что был лимитой; он сидел на табуретке и при очень тусклом свете шил себе штаны, с видом измученного черпака пришивал какие-то блестки и записывал свои жалкие напевы на «мыльницу», сгорбленный и запуганный, он штопал штаны, как голимый зэка, и напевал: Та-аммм, в октябре… Как же убого все это было! Как убого! Все было убого… Леонтьев, Пугачева, Антонов… особенно тяга смотреть финские каналы, эксперименты с антеннами в надежде уловить то, чего не бывает, фотографии звезд, вырезанные из журналов Bravo и Suosikki[64], ожидание «Ровесника», обмен кассетами и заговорщицким подмигиванием на Горке[65], переписывание пластов, привезенных из рейсов моряками… самопальные рисунки на майках… Мы жили как кроты! Морлоки! Совок – это был лепрозорий, самый настоящий инкубатор мутантов! И как легко все это пожрал экскаватор капитализма! Смял и развеял, как «Бульдозерную выставку». Как здорово весь этот народный компост подгнил и разложился в советском парнике! Как рьяно заблагоухал поносными всходами! Вся эта буржуазная мерзость так и поперла! Но Совок не исчез окончательно! Не ушел целиком! Он до сих пор есть, просматривается, выглядывает из разных щелей… Самым устойчивым паразитом оказалась пошлость, ее гомо советикус потянул за собой, как улитка свой домик; с младенчества привитую безвкусицу нипочем не вывести, никаким капитализмом, никакими свободами…

Родители купили нам билеты, чтобы мы не шлялись по дворам с порнографией, а сходили на культурное мероприятие. Влас тогда сильно возбудился и все время говорил: «Это отлично! На Певческом поле будет толпа! Я попробую стянуть кошелек!» Он разминал пальцы и с плотоядной улыбочкой повторял: «Пальчики мои разудалые! Кошелечки мои, кошельки!» Но ничего не вышло: толпы не было, людей пришло совсем мало – в Эстонии всем было плевать на Леонтьева, Влас ничего не стянул, зато познакомился с девками, которые были старше нас года на два… Не одно, так другое…