Читать книгу "Тайная жизнь непутевой мамочки - Фиона Нилл"

Петра поглядывает неодобрительно — Марк ничего другого от нее не ждет, но вообще она всегда удивительно благожелательна по отношению к моему брату. Разговаривая с ним, она использует раздражающе высокий девчачий голос, который вибрирует на грани флирта.

— Так расскажите мне о вашей африканской авантюре, Петра, — снисходительно просит Марк. — Когда мы сможем познакомиться с вашим возлюбленным? — Он произносит слово «возлюбленный» медленно, делая выразительное ударение на втором слоге.

Петра одета в тот же самый гарнитур-двойку из кашемира, что и вчера. Бледно-розовый джемпер поверх кремовой кофточки. Она игнорирует вопрос и от смущения краснеет. Я бросаю беспокойный взгляд на Тома, который все еще никак не может примириться с фактом, что у его матери есть бойфренд.

Фред лежит под столом в корзинке для собаки, с удовольствием облизывая деревянную ложку. Моя мать говорит Петре, что она сделала кекс давным-давно. Я знаю, что это неправда — я нашла упаковку от него вчера вечером в кладовой. Она просто сняла с него глазурь сегодня утром и теперь старается всех убедить, что это ее выпечка.

— Думаю, вы согласитесь, что если добавить в смесь чайную ложку лимонного сока, то приготовить глазурь будут проще, — говорит Петра своим прерывистым голосом.

— Я всегда делала глазурь из воды и глазировочного сахара, — самоуверенно возражает моя мать с другого конца стола. — Просто продолжайте мешать до тех пор, пока она не станет более жидкой.

— Думаю, вы должны заметить, что чем больше мешаешь, тем круче она становится, — твердо говорит Петра, но ложку не опускает.

Она продолжает попытки заставить неподдающийся глазировочный сахар вращаться в миске и снимает верхнюю часть своего кардигана. Я замечаю, что каблуки ее туфель плотно сдвинуты вместе, а мыски разведены — поза демонстративного неповиновения, которая заметна только тем, кто знает ее много лет.

— Итак, Петра, где вы будете жить? — спрашивает Марк.

Том и я в течение нескольких недель набирались храбрости, чтобы спросить ее об этом, и я завидую той непринужденности, с какой этот вопрос слетает с губ моего брата. Со времени того бесславного ленча между мной и Петрой снова сквозит холодок. Она хоть и смогла поделиться с Томом своими планами, но предпочла при этом ограничиться лишь основными деталями, и с тех пор они эту тему больше не затрагивали, за исключением организационных проблем, касающихся продажи ее дома.

Пожалуй, единственный для нее способ приглушить чувство вины — это свести к минимуму разговоры о предстоящем событии, кроме самых отвлеченных. Возможно, она боится, что любое более глубокое обсуждение может заставить ее изменить планы.

— У Джона есть собственный дом в Медине, — говорит она. — И еще один он купил где-то в горах Атлас, и мы будем проводить часть года там, когда в Марракеше становится особенно жарко. Он любит рисовать там. А также у него есть дом в Санта-Фе. Он ведь американец, как вы знаете, и достаточно хорошо известен в Штатах.

Мы с Томом переглядываемся; этого мы не знали. На мгновение она перестает мешать и задумчиво смотрит в кухонное окно на белый снежный пейзаж. Белые за окном даже овцы. Сбившись в кучу, они таращат на нас глаза, время от времени начиная блеять. Словно сплетничают о хозяевах. Мне обсуждать семейные эксцессы не с кем, думаю я про себя и радуюсь, что у овец есть их собственное особенное Рождество.

Я изо всех сил пытаюсь понять, делает ли внезапный прилив откровенности ситуацию лучше или хуже. Лицо Тома непроницаемо. Он старательно игнорирует разрядку напряженности между нашими матерями. Следуя совету Марка, он расставляет баночки со специями моей мамы в алфавитном порядке.

— Как ты думаешь, куда надо поставить черный перец: под буквой «П» или «Ч»? — спрашивает он Петру.

— Думаю, лучше под буквой «П», а за ним поставь сушеный острый перец и потом белый, — говорит она. Такой способ взаимодействия свидетельствует о некотором взаимопонимании между ними.

Иногда я думаю, что именно эта привычка к бытовой рутине помогла Петре справиться со смертью отца Тома. Ей не приходило в голову отступать от заведенных норм и правил, даже в те ужасные дни, сразу после обширного и фатального сердечного приступа, когда он оставил ее выброшенной на берег. Я помню, как через пару недель после его смерти Петра попросила нас приехать к ним домой, где они прожили вместе предыдущие сорок лет, чтобы помочь избавиться от старых вещей, принадлежавших ему. Это показалось мне немного преждевременным. Но с момента того ужасного телефонного звонка ранним воскресным утром потерявшая мужество Петра была достойна уважения в своей попытке справиться с потерей супруга. Не было истерик. Никаких жалоб на судьбу. Никаких эмоциональных вспышек.

— Она не станет плакать в нашем присутствии, — сказал Том. — Это не в ее правилах. Она дотерпит до того момента, когда останется одна.

Поэтому когда однажды утром во время приступа бессонницы я спустилась в кухню и обнаружила ее беззвучно рыдающей, пока она гладила нижнее белье мужа, которое она, очевидно, выстирала накануне вечером, после того как мы легли спать, я почувствовала почти облегчение. Ее плечи вздрагивали, и целые потоки слез лились на белые трусы и утягивающие жилеты. Интересно, почему ее белье никогда не становится серым? И как у нее получается рыдать так бесшумно и так изящно? Я размышляю над своими собственными эмоциональными выплесками: соленая смесь воды, соплей и слюней, и я, опухшая и покрасневшая. Мне требуется мужской носовой платок, чтобы утереться. Петра, напротив, слегка промокала уголки глаз маленьким кружевным платочком с вышитыми на нем розочками.

В углу стояли три больших черных мешка для мусора, водном — полосатые рубашки, которые ее муж надевал на работу. Он считал себя достаточно смелым, чтобы щеголять в носках ярких расцветок, при наличии темных костюмов и галстуков. «Бухгалтеров считают консервативными, — всегда говорил он. — Никто не хочет иметь дело с эксцентричным бухгалтером». Был мешок с пиджаками из эры шикарно-небрежного гардероба, рассчитанного на рискованные решения ради случайного клиента, а также то, что могли предпочесть другие посетители: блейзер с большими медными пуговицами, более спокойный спортивный пиджак или даже классическая пиджачная пара. На полу валялись большие черные веллингтоны[56].

— С вами все в порядке? — Я крепко взяла ее за локоть и держала, пока она не опустила испускающий пар утюг.

— Это непросто, Люси, — сказала она, деликатно сопя.

— Зачем вы все это гладите? — спросила я мягко.

— Я не могу отправить их мятыми в благотворительное заведение, — ответила она, потрясенно глядя на меня. — Ведь все же будет понятно…

Петра продолжала раз в неделю стирать простыни даже в тот трудный период. Ее нижнее белье было всегда выглажено. А морозилка оставалась наполненной пищей домашнего приготовления, хотя и в маленьких, печальных, завернутых в фольгу порциях на одну персону, вместо двух. Их редко съедали.