Читать книгу "Против неба на земле - Феликс Кандель"

"…куда ты пойдешь‚ туда и я пойду. Где ты заночуешь‚ там и я заночую..."

Веки опавшие. Дыхание неслышное. Сон без сновидений. Шпильман тревожится в ожидании пробуждения, тревожатся змеи в местах своего сокрытия. Смывается озабоченность с ее лица‚ улетучиваются сомнения‚ проглядывает наконец безмятежность‚ безоглядная доверчивость ребенка‚ которого много обижали.

Открывает глаза‚ глядит пристально, без улыбки, нет трещинки в голосе:

– Позвони мне‚ Шпильман. Оттуда позвони.

Он молчит.

– Вдруг тебе разрешат два звонка... "Это я‚ Наоми" – больше не надо.

Наоми – долгое "о-оо" – эхом из глубин безмерного колодца‚ готового напоить жаждущего...

17

Сослуживцы уже позавтракали‚ попили кофе, смотрят внимательно на вошедших, словно не видели с давних пор, и поражаются переменам. Кожа ее лица. Блеск глаз. Пушистость волос. Вот оно‚ влияние соли‚ воды, ветра‚ – лишь этот‚ в кипе‚ хмурится‚ отводит глаза.

– Говори‚ – просит Шпильман. – Не задавливай в себе. Перегорит и отравит сожалениями.

Делает шаг вперед‚ отчаянно-храбрая:

– Ури, я должна это сказать, и я скажу.

Ури оглядывает ее, отвечает серьезно:

– Говори. Мы слушаем.

– Дани‚ растаяла моя скорлупа.

Дани отвечает:

– Кто ж этого не видит?

– Янив‚ я снова Наоми. Долгое «о-оо» – уловил разницу?

Янив улыбается:

– Мне было больно за тебя‚ а теперь радостно. Я тобой горжусь.

– Гиди...

Гиди, сослуживец в кипе, смотрит в тарелку.

– Гиди‚ ты слышишь? Оказывается‚ меня надо удивить. Скрытыми случайностями.

Отвечает Гиди‚ как прощается:

– Я этого не умею...

Отодвигает стул. Встает. Уходит по залу‚ тоску унося с собой…

Шпильман возвращается в номер‚ говорит с порога:

– И не поверишь...

Ежик не отвечает – постукиванием коготков по полу‚ любопытствующим взглядом‚ полным понимания.

– Ты куда запрятался?

Нет его в комнате. Нет в ванной, на балконе, нет и под кроватью. Постель переворошил‚ переворошил чемодан и побежал выяснять.

Ежика углядела коридорная‚ убиравшая комнату. Удивилась. Восхитилась. Вынесла на улицу‚ посадила под куст.

– Под этот?

– Под тот.

Ежа нет под кустом. Нет за камнем. В траве тоже нет. Возле бассейна. Посреди лежаков. Шпильман бегает. Ищет. Находит его на дальнем газоне, сникшего, припавшего к земле, еще не расклеванного погаными воронами. Желвачок прорвался. Из желвачка проглядывает стебель‚ опавший хохолок Птицы райских садов – на припеке сгоревшим великолепием.

Звонит теща Белла:

– Ципору из Америки помнишь?

Шпильман отвечает:

– Ципору помню.

– Муж у нее умер. А перед смертью велел сжечь тело и развеять в Неваде. Чтобы не тосковала на кладбище. Что ты на это скажешь?

– Скажи ты.

– Дурак он‚ Ципорин муж. Лишил жену места, куда можно пойти, выговориться на могиле‚ услышать – если повезет – его голос...

– Белла‚ – говорит Шпильман. – Ежик погиб. Мой ежик.

Охает:

– Бедный ты мой!.. Нет у меня слез‚ Шпильман. Нет больше. Найми плакальщицу...

18

А угрюмому недоростку уже ушивают пояс с карманами‚ чтобы пришелся впору‚ куда заложат взрывчатку‚ болты с гвоздями – ради ожогов по телу‚ рваных ран от зазубренных железок‚ дыр в легких‚ рук с головами напрочь‚ за что и удостоится торжественной встречи на небесах‚ где ждут – не дождутся своего властелина семьдесят две девственницы‚ острогрудые и волоокие‚ долгоногие и крутобедрые‚ искусные в танце живота и в неизбывных любовных утехах...

Часть шестая

ВЗОЙДЕТ ЛИ САЖЕНЕЦ?..

1

И снова вечер, день последний.

Жаром пышет Аравийская пустыня. Ветры не приносят избавления. Троюродный Шпильман стоит на балконе, вдыхая горечь соленых вод:

– Мы на подножке. Всё еще на подножке. Пора уж входить в вагон‚ чтобы стать двоюродным для окружающих‚ хотя бы двоюродным. Последующее предоставим потомкам.

Коты жестоки, но справедливы. Реже почтительны, чаще безжалостны: "Твои потомки не прочитают твои книги".

– Это так. Но не это тревожит…

"Здравствуй, дорогой! В последний раз – здравствуй!..

…внукам – рассказываешь про Россию? Какая Россия у твоих внуков? Каждый хоронит в памяти свой город, на день расставания, да и у меня, честно говоря, отняли мое пристанище; старушкой прошмыгиваю переулком, по стеночке, жмурю глаза на новшества. Вывески и рекламы – ох, уж эти вывески!.. А на доме твоем, на том самом, заветном, без которого жизнь не полна, светится над подъездом, упрямо лезет в глаза – "Обмен валюты"…

Вот тебе к утешению, свет мой в окошке: бегство вдвоем, впопыхах, под невозможным предлогом, поезд с натугой на подъеме, паровоз виден из окна на закруглении пути, дым из трубы – тогда еще дымило, желтенький цветок на обочине, замедленно проплывающий в памяти, веранда с двумя койками, из которых одна оказалась ненужной, муравьи на столе, в чемодане, повсюду, а к вечеру скала у воды, узкая полоска гальки, ночные купания на притихшей волне, обнаженность в призрачном свечении, – поверху проходили пограничники, спугивали фонарем, море ворочалось в скальных разломах, укладываясь на ночлег, помнишь ли это? Искали сердолик и парчовую яшму, писали имена на камне, губной помадой: ты мое, я твое – лучшего в жизни не было. Спросил вдруг: "Если позову, бросишь всё и придешь?" – "Да". – "Я не позову". – "Я знаю". Не достучалась к тебе, не достучалась…

Что еще? Да всё уж. Мир разделен, до тебя не дотянуться. Любила показывать дорогу: как пройти, куда проехать, – указываю теперь могилы на старом участке, где все сроднились, перемешались на глубине, все свои. Пиши мне, моя душа: "Москва, Востряковское кладбище, 38-я линия, до востребования". Беспокоюсь за тебя: вас, приехавших туда, становится всё больше, в вас оттого легче попасть. Обнимаю и желаю покоя – в том виде хотя бы, каков мыслим в ваших краях…"

Приписано на полях: "Что ж ты не позвал меня, Живущий поодаль?.."

2

Смытые туманами окрестности. Ползучие наваждения. Слепота с глухотой.

На переломе ночи выходят на промысел демоны изнаночного мира, принюхиваясь к исполнению будущих непотребств. Чиркает спичкой неуловимый пироман, темным пламенем полыхает пальма, облитая мазутом, каждую ночь другая. Ветер перелистывает страницы позабытой на скамейке газеты, встревоженно и смятенно, как считывает заголовки и ужасается содеянному. Похрапывает на этажах разновидный люд: кто с кем, кто без кого. Живущий поодаль возглашает шепотом, чтобы не пробудить постояльцев: