Читать книгу "Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин"

Надо полагать, у меня сделался весьма сердитыйвид, да и обнаженный кинжал в руке, вероятно, смотрелся презловеще. Во всякомслучае, японец явно испугался.

Он подбежал ко мне, схватил за руку изатараторил так быстро, что я не разобрал половины:

– Чеперь я видзю, сьто вы дзействичерьносодзяреете. Вы настоясий самурай, и я принимаю ваши идзвинения. Не нузьнохаракири.

Я понял лишь, что он отчего-то решил сменитьгнев на милость и больше на меня не сердится. Что ж, тем лучше.

* * *

Обход комнат я так и не завершил. Лакей Липпсразыскал меня в буфетной, где я проверял, хорошо ли отутюжены салфетки, ипередал, чтобы я немедленно отправлялся в бельэтаж к Павлу Георгиевичу.

В комнате у великого князя сидел и лейтенантЭндлунг, поглядывавший на меня с загадочным видом и куривший длинный турецкийчубук.

– Садись, Афанасий, садись, –пригласил его высочество, что уже само по себе было необычно.

Я осторожно опустился на краешек стула, неожидая от этого разговора ничего хорошего.

Вид у Павла Георгиевича был возбужденный ирешительный, однако беседу он завел вовсе не о том, чего я опасался.

– Филя давно мне втолковывал, что ты,Афанасий, вовсе не так прост, как кажешься, – начал великий князь, кивнувна Эндлунга, – а я ему не верил. Теперь вижу, что так оно и есть.

Я уже приготовился оправдываться, но еговысочество махнул рукой – мол, помолчи – и продолжил:

– А потому мы посоветовались и решилипривлечь тебя к делу. Ты не думай, что я какой-нибудь бессердечный шалопай ивсе эти дни сидел, сложа руки или, там, по ресторанам ездил. Нет, Афанасий, этоодна видимость, а на самом деле мы с Филькой все время думали только об одном –как помочь бедному Мике. Полиция полицией, но ведь и мы чего-то стоим. Надобнодействовать, иначе эти государственные умники добьются того, что преступникиуморят брата, а то и просто убьют. Для них стекляшка дороже!

Это была сущая правда, я и сам так думал, но,честно говоря, не ожидал от лихих моряков чего-то дельного и потому ограничилсяпочтительным наклоном головы.

– У Эндлунга собственная теория, –взволнованно проговорил Павел Георгиевич. – Филя, расскажи ему.

– Охотно, – отозвался лейтенант,выпуская облачко дыма. – Рассудите сами, Афанасий Степанович. Тут всё кудакак просто. Что известно про этого доктора Линда?

Я подождал, пока он сам ответит на свойвопрос, и Эндлунг продолжил, подняв палец:

– Только одно. Что он женоненавистник.Еще бы он был не женоненавистник! Нормальный человек, охочий до бабеток, как мыс вами [при этой ремарке я поневоле сморщился], на этакие гнусности не пойдет.Ведь верно?

– Предположим, – осторожно сказаля. – И что с того?

В аналитические способности бравого лейтенантамне как-то не верилось. Однако Эндлунг меня удивил.

– А кто терпеть не может женщин? – спобедительным видом поинтересовался он.

– Да, в самом деле, кто? – подхватилПавел Георгиевич.

Я подумал и повторил:

– Кто?

Его высочество переглянулся с приятелем.

– Ну же, Афанасий, соображай.

Я подумал еще.

– Ну, многие женщины терпеть не могутсвоих сестер по полу…

– Ах, Афанасий, как же ты тугодумен,право! Мы ведь говорим не про женщин, а про доктора Линда.

Эндлунг веско произнес:

– Бугры.

В первое мгновение я не понял, какие бугры онимеет в виду, но потом сообразил, что речь идет не о возвышенностях рельефа, афранцузском слове bougre, которым в приличном обществе называют мужеложцев.Впрочем, лейтенант тут же пояснил свою мысль и иным термином, в обществе непринятым вовсе, поэтому повторять его я не стану.

– И все сразу становится ясным! –воскликнул Эндлунг. – Линд – бугр, и вся его шайка тоже сплошь бардаши –бугры и тапетки.

– Кто-кто? – переспросил я.

– Тапетки, они же девоньки, племяшки,слюнтяйки ну, пассивные бардаши. Разумеется, в такой банде все друг за другагорой! И Москву для своего злодеяния Линд выбрал неслучайно. У бардашейблагодаря дядюшке Сэму тут теперь просто Мекка. Недаром говорят: раньше Москвастояла на семи холмах, а теперь на одном бугре.

Этот злой каламбур, намекающий на особенныепристрастия Симеона Александровича, мне приходилось слышать и раньше. Я счелсвоим долгом заметить, обращаясь к Эндлунгу:

– Неужто же вы, господин камер-юнкер,предполагаете, что его высочество московский генерал-губернатор может бытьпричастен к похищению собственного племянника?

– Нет конечно! – воскликнул ПавелГеоргиевич. – Но вокруг дяди Сэма трется столько всякой швали. Да взятьхоть бы наших дорогих гостей, Карра и Бэнвилла. Предположим, лорд нам ещехудо-бедно известен, хотя тоже недавно – всего три месяца, как познакомились. Акто таков этот мистер Карр? И чего ради Бэнвилл напросился к папеньке в гости?

– Ну как же, ваше высочество, такоесобытие – коронация.

– А если дело совсем в другом? –азартно махнул трубкой Эндлунг. – Если он вообще никакой не лорд? И уж,конечно, особенно подозрителен этот прилизанный Карр. Вы вспомните, онипоявились в Эрмитаже в самый день похищения. Всё ходят тут, вынюхивают. Ясовершенно уверен, что тот или другой, а то и оба связаны с Линдом!

– Карр, вне всякого сомнения это Карр, –убежденно произнес великий князь. – Бэнвилл все-таки человек из высшегообщества. Такие манеры и такой выговор не подделаешь.

– А кто тебе сказал, Полли, что докторЛинд – не человек из общества? – возразил лейтенант.

Оба были правы, и вообще всё это, на мойвзгляд, звучало очень даже неглупо. Вот уж не ожидал.

– Не сообщить ли об этих подозренияхполковнику Карновичу? – предложил я.

– Нет-нет, – покачал головой ПавелГеоргиевич. – Он или этот болван Ласовский только снова всё испортят. Ктому же у обоих полно забот в связи с завтрашней коронацией.

– Тогда господину Фандорину? –сказал я скрепя сердце.

Эндлунг и его высочество переглянулись.

– Понимаешь, Афанасий, – протянулвеликий князь, – Фандорин, конечно, человек умный, но он ведь, кажется,готовит какую-то хитрую операцию. И пусть себе готовит.