Читать книгу "Жизнь Суханова в сновидениях - Ольга Грушина"

И в самом деле, героиня этого письма ничем не напоминала сдержанную, исполненную тихого достоинства красавицу, с кем он, как ему казалось, прожил жизнь; то была распущенная, не первой молодости роковая женщина, которая разгуливала по городу в вызывающе коротком полушубке, вооружившись тюбиком яркой помады, и без зазрения совести, в припаркованном автомобиле и зловонных подворотнях, предавалась низменной страсти с каким-то пошляком, распинающимся про любовный трепет в каждой жилке и возомнившим себя свободным и безоглядным, как бог. Неужели этот донельзя вульгарный образ, от которого так разило самыми дешевыми духами жизни, и служил разгадкой Нининой молчаливой задумчивости? Неужели десятилетиями копившиеся воспоминания можно было как-то примирить с этой слезливой писаниной, отдающей эпистолярным романом девятнадцатого века, начиная от вымученной напыщенности стиля и до этого показного «Н. С.» на конверте? Как жить дальше, увидев… увидев…

Конверт.

Боже правый, конверт!

Суханов всмотрелся — всмотрелся так напряженно, что белый прямоугольник поплыл у него перед глазами и сама бумага начала рассыпаться мерцающей чехардой молекул, которые уже в следующую минуту (когда долго вызревающая слеза все же скользнула ему вниз по щеке) сложились в существо совершенно другого рода. Цифры — цифры в строке адреса — цифры, которые он не удосужился разглядеть повнимательнее, доверившись первому впечатлению, точно так же, как до него, по всей видимости, сделал почтальон, — неужели это было возможно?.. Он осторожно провел рукой по конверту, словно опасаясь смахнуть оптический обман, но все осталось на месте: короткая горизонтальная черточка, толщиной с волосок, едва заметно изгибалась влево, а не вправо, тем самым возвращая его к жизни.

Все сошлось, как детали головоломки, которые только что, казалось, сулили какой-то сюрреалистический ужас — бледная Мадонна, валяющаяся в корыте со свиньями, — но теперь открыли взору тенистый цветущий сад в солнечный день на исходе лета, с винно-красными розами, взбирающимися по свежевыкрашенной белой стене. Номер квартиры был не пятнадцать, а тринадцать. Стало быть, квартира прямо под ним, сообразил Суханов — квартира соседа, который на прошлой неделе потчевал весь дом звучными церковными песнопениями в четыре часа утра. Квартира песенника Свечкина, имевшего несчастье жениться на молоденькой.

Но разве жену Свечкина звали на «Н»? Переход от отчаяния к надежде был настолько резким, что у Суханова не оставалось сил на дальнейшие сомнения. Ему нужен был немедленный, ясный ответ, чтобы раз и навсегда изгнать темень из сердца. Конечно, он мог с легкостью узнать у лифтера, но одна мысль о том, чтобы вновь попасть под прицел промасленного стариковского взгляда («Дамочка — хоть куда, верно, Анатолий Павлович? А как там Нина Петровна — все еще в отъезде?»), казалась слишком мерзким завершением этого невыносимо мерзкого дня. После краткого колебания Суханов положил письмо в карман, вышел из квартиры, спустился по лестнице и без промедления позвонил в дверь квартиры тринадцать.

Дверь открылась почти мгновенно, выпуская на площадку громоподобные аккорды Пятой симфонии Бетховена и слабый запах лекарств. На пороге стоял низенький, пухлый человечек в габардиновом пиджаке, с виду — ровесник Суханова. Он посмотрел на посетителя невидящими глазами, полными безмолвного страдания; пока Суханов придумывал, что бы такого попросить у него по-свойски из кухонной утвари (исключительно для того, чтобы тот позвал через всю квартиру: «Наташа!» или «Надя!»), сосед, потирая виски, будто у него болела голова, сказал бесцветным тоном:

— Видно, опять мы натворили дел? Вы уж извините, пожалуйста, это она без конца ванны принимает… Пойду скажу ей, чтобы заканчивала.

И, оставив дверь нараспашку, он обреченно махнул рукой и поплелся в глубь неосвещенного коридора. Суханов, недоумевая, ждал. Квартира — по крайней мере, в той части, которую он мог рассмотреть, — выглядела почти нежилой. Прихожая, коридор, комната, чей угол виднелся за полузакрытой дверью, вторили планировке его собственной квартиры, однако напоминали скорее вокзал — все здесь казалось временным, каким-то нелюбимым, захламленным случайными предметами, как брошенное поверх пустого желтого чемодана пляжное полотенце, недочищенный апельсин, широкополая дамская шляпа, стакан с заплесневелым чаем. Из темноты появилась огромная рыжая собака; опустив голову, она направилась к нему, потом нырнула в сторону и исчезла. В коридор продолжала изливаться музыка, которую рябило от радиопомех. Суханов почувствовал внезапную уверенность в том, что здесь живут очень несчастливые люди, — и когда в следующее мгновение к нему лениво вышла закутанная в махровый халат молодая женщина с личиком разбитой фарфоровой куклы, принеся с собой запахи пара, греха и каких-то приторных, тяжелых духов, он понял, что готов был уйти, так и не узнав ее имени, и что сердце его будет спокойно.

— Простите, что опять вас залили, Семен Семенович, — начала она безразлично, — но вы понимаете, у нас тут небольшой кавардак с тех пор, как у Вани случилось нервное расстройство…

Но он уже вытащил из кармана разорванный конверт и молча протянул ей.

Она смотрела, не двигаясь, близоруко щурясь.

— Что это? — спросила она, потом резко обернулась и с неожиданной визгливостью закричала: — Выключишь ты эту проклятую музыку или нет? Я ни слова не слышу, что Семен Семенович говорит!

Брови у нее были прорисованы тонкими, изящными дугами.

— Полагаю, это вам, — тихо сказал Суханов. — Мне доставили по ошибке. Боюсь, что я вскрыл. Естественно, вы можете рассчитывать на мою полную…

Не дав ему договорить, она выхватила письмо у него из рук и поднесла близко к глазам; Суханов увидел, как задрожали ее ярко накрашенные губы. Смутившись, он кивнул и повернулся, чтобы уйти. Где-то в глубине квартиры Иван Мартынович Свечкин выключил приемник, и во внезапно наступившей тишине за спиной у Суханова прозвучал его скорбный голос:

— Прошу прощения, что так громко, Неллечка, но ты же знаешь: Бетховен — моя страсть!

Суханов медленно поднимался наверх, необъяснимо опечаленный тем, что жизнь этого кроткого, маленького, совершенно чужого ему человека рушилась на глазах.

Глава 16

Этой ночью он снова вступил во владение собственной спальней, но его сон был тревожным. Ставшая вдруг безграничной постель укутала его темными, широкими покровами, и он часами бродил, беззвучно плача, по царственным лесам, среди величавых гигантских елей, где свет едва проникал сквозь разросшиеся ветки и где в воздухе пахло одиночеством, безысходностью и почему-то фиалками; их аромат, как ни странно, висел и в спальне, когда часа в четыре утра Суханов проснулся от удушья — привиделось, будто недра земли поглотили его зевающей пастью — и, отбросив одеяло, сел и вгляделся в полумрак.

Не иначе как одеколон Далевича, мрачно подумал он минуту спустя. Он попытался опять уснуть, но от безмолвия окружающего мира у него звенело в ушах, а запах фиалок исподволь въедался в легкие. В конце концов, не выдержав, он встал с постели, вышел на балкон и замер меж гигантским пустынным городом и равнодушными осенними небесами, прислушиваясь к редким звукам ночи. Где-то вдалеке автомобиль на мгновенье вспорол ткань всеобщего сна; ветер вяло потрепал листву; над Замоскворечьем, хрипло каркая, пронеслась ворона, метавшаяся в поисках рассвета.