Читать книгу "Московский гамбит - Юрий Мамлеев"

Но возвратимся немного назад. У нас вы получите знания о самоограничении, о контроле над страстями и желаниями. Рухнет миф о себе как об индивидуальности, вы соприкоснетесь со сверхрациональным, надиндивидуальным началом, и познаете, что это не означает потерю, а наоборот, освобождение, ведущее в бесконечную жизнь, ибо индивидуальная жизнь, т. е. жизнь, ограниченная какой-либо формой, только момент по пути в высшую жизнь… Вы поймете, насколько ограничен ум, как заставить его умолкнуть и что значит вступить в сферу сверхрациональную, в сферу сверх-Разума, подлинного Божественного интуитивного Интеллекта. Разумеется, пока это только возможности, хотя несомненно у вас есть некоторые задатки, иначе бы вы не пришли сюда. В конечном счете вашим учителем может стать ваше божественное собственное высшее Я… Цель: вырваться за пределы воплощений, обрести бытие и за-бытие, которое вечно и которое не прекратится даже когда исчезнет не только наш мир, но и все миры вообще.

— Да, картина… — пробормотал Берков.

— Но это цель. Сколько шагов вы сделаете в этой жизни в этом направлении — уже другое дело.

«Глаза, какие у него глаза, — подумал Олег. — Точно чье-то присутствие… И сама эта комната, как ладья, направленная в вечность. И такое незнакомое мне спокойствие, и… странно: глубокая доброта, даже когда Кирилл говорит резкие по сути вещи».

— И еще, — продолжал Леснев, — наш путь — это не религия. Ни от кого не требуется перемены веры — это было бы безумием. Но религия — это лишь один из вариантов связи с Богом… Наш путь к Богу, основанный на не-дуализме между Богом и миром, путь знаний и метафизической реализации, лежит в другой сфере, чем религия. Мы не поклоняемся Кришне, не берем религиозную сторону индуизма, наша сфера — его надрелигиозные аспекты, его космология, духовная йога и, в первую очередь, реализация Абсолюта. Индуизм, как известно, не только религия. И йога, в том числе высшая, — вообще не религия. Но между восточным христианством и индуизмом есть много общего. Вспомним традицию умной молитвы, безмолвия и обожения в Православии… Есть и существенные различия… Но, на мой взгляд, — это два крыла одной птицы. Здесь действует принцип дополнительности, а не взаимоисключения. Думаю, что можно сочетать православие и путь метафизической реализации, а не выбирать что-то одно…

Наконец, у нас вы получите глубокое представление о том, в каком отношении находится Россия к Востоку, особенно к Индии, этой нашей прародине, о нашем духовном родстве…

Возникло еще несколько вопросов, ясных и темных, прорезывающих душу и уводящих… Такие же волны отрешенности и любви сопровождали ответы.

— Вам от многого нужно будет отказаться, многое трансформировать, но во имя большего, — сказал в заключение Кирилл. — Итак, мы договорились. Теперь вы вступаете в новую жизнь. Начнется работа, и нужна дисциплина, не только вдохновение…

Все встали, прощаясь.

— А как же Саша? — внезапно спросил Олег на самом пороге.

— О Саше забудьте, — еле уловимая улыбка тронула губы Кирилла. — Его как бы нет.

ЭПИЛОГ

Спустя несколько дней после этой встречи у Леснева черная весть разнеслась по неофициальной Москве. Еще не затихли волнения, связанные с выставкой Глеба Луканова: оказалось, что все не так просто, и кому-то из официальных комсомольских защитников этой «полулегальной» выставки здорово попало… И вдруг известие: убит Андрей Крупаев, владелец одной из лучших подпольных библиотек в Москве. Ведется следствие…

По-особому эта весть о смерти поразила Валю Муромцева. Вспомнил недавние ночные звонки Андрея и его слова о том, что случилось нечто ужасное. Последнее вероятней всего относилось к истории любви Андрея к собственной мачехе — нежданной, ошеломляющей любви, — которая не принесла ему ничего, кроме страдания. Андрей ушел и от своей жены Зины, и от любимой мачехи, и от отца, и звонил тогда Муромцеву, словно из тьмы одиночества, — он даже переехал куда-то на край Москвы… И еще тревожило Муромцева само существование потаенной библиотеки Андрея — была ведь она не только богословской, но и много непонятных и редких книг, даже рукописей, было скрыто там, а некоторые из них расходились в разных направлениях: Крупаев был связан с черным книжным рынком чуть ли не по всему Советскому Союзу. И знал еще Муромцев, что теперь уже не достать ему ту книжечку по древней магии, которую обещал дать ему на прочтение Андрей: продавать он ее никому не хотел.

Муромцев заехал в до боли знакомый деревянный домик на Плющихе к Зине — была она подавлена, и не в слезах даже; промолвила, что убийство связано с книжным черным рынком — разного рода полууголовные посредники часто кружились вокруг ценных книг. И что следствие усиленно подвигается в этом направлении. Потом она сказала, что, согласно семейным преданиям, смерть Андрея точно в этом возрасте — через месяц ему должно было исполниться тридцать семь лет — была предсказана цыганкой, когда Андрей был еще ребенком. И этот груз — потихонечку, тайно — с тех пор висел на нем, копошась иногда в сознании. Больше она ничего не хотела сообщать, нет, убийство не имеет отношения к истории его жуткой, нелепой любви; нет, все темные слухи о его библиотеке — только слухи; библиотека в сохранности, и она — законная владелица теперь; но никому никаких книг она не продаст — у нее есть свои планы относительно этого. А Андрей, мол, лежал в гробу помолодевший — царствие ему Небесное! — но строгий, очень строгий, как будто хотел оттуда выпрыгнуть и накричать. И мы все там будем, слава Богу — но без подспудного желания выпрыгивать оттуда.

Так говорила Зина, сидя у окна за чаем. В руках у нее была тряпка. Версия о книжниках-уголовниках была, по мнению Муромцева, очень близка к истине — по ряду дополнительных сведений о последних днях Айдрея и о его запутанных отношениях с некоторыми мрачноватыми парнями из этого мира. Но Муромцева поразила не причина убийства, а скорее подтекст, движение невидимой кармы, дикая любовь к мачехе (для отца, бывшего лагерника, она была последней опорой), запретные странные книги, и сама полутемная провальная личность Андрея — то впадающая в истерику, то уходящая во тьму. И в глазах стоял этот ребенок, мальчик, которому цыганка предсказала по руке, что он умрет в 37 лет. И он умер. (Детскую фотографию Андрея — как раз того года, когда его увидела цыганка — Зина поставила на стол.)

…Валя был не в силах долго сидеть рядом с Зиной. Ему почему-то показалось, что смерть — совсем не то, что о ней сказано во всех традициях, а гораздо хуже… Но в каком смысле хуже, он не мог определить и провидеть, и тогда наоборот, выплывало странное представление, что смерть — чепуха…

Беспокойный, он ушел на улицу, в московский круговорот.

Но смерть Андрея вихревым клубком прошлась по душам близко знавших его и надолго оставила след.

«Улетаем… улетаем… улетаем», — шептала Верочка Тимофеева.

«Не улетим», — отвечали ей.

Даже танец Смолина уже не напоминал теперь пляску Мефистофеля, и сам Ларион основательно поблек. Валя советовал ему перейти к психоанализу мертвых.