Читать книгу "Взлетают голуби - Мелинда Надь Абони"

Прошло едва три недели, как я съехала от родителей, что бы это ни означало; мы несколько часов стояли с матушкой, отцом и Номи в гостиной, в передней, потом в кухне и в моей комнате, отец качал головой, с недоверчивыми глазами брал картонную коробку, смотрел на нее, у нас же хватает места, говорил он тихо; он, с покрасневшими глазами, казался мне таким маленьким, я тоже плакала, мы все плакали; отец все время хотел сфотографировать меня, потом нас с Номи, меня с моими детскими рисунками, меня с моей мебелью, которую я не хотела брать с собой, кроме кровати. Какой смысл в этой мебели без тебя, сказала матушка, и отец чуть не рассвирепел, ты не можешь так с нами поступить, мебель, которая никому не нужна, это просто дурные воспоминания, а Номи ответила: можно отнести все это в подвал, прямо сейчас, там достаточно места, а если когда-нибудь к нам приедут гости, то и мебель пригодится. И, странное дело, отец с матушкой сразу с ней согласились, мы вместе отнесли в подвал шкаф, книжную полку, письменный стол, комод, каждый предмет мы тащили вместе, все вчетвером, каждый раз долго примеривались, как будет ловчее, проще. Потом, когда отец увидел в подвале-бомбоубежище все эти вещи, закрытые простынями, он закричал: нет, нет, не хочу я на это смотреть, мы вроде как привидений пустили в дом! Перестань уже, сказала матушка, это мебель Ильди, ждет гостей.

Здесь, в Швейцарии, переезд – дело обычное, дети уезжают из дома довольно рано, в шестнадцать или семнадцать лет, если человеку больше двадцати, это уже редкий случай, взрослый человек должен жить самостоятельно, пытались мы втолковать родителям и по-немецки, и по-венгерски, зная, что они все равно останутся при своем мнении, так и не смогут понять, какой смысл уезжать из дому, если ты не выходишь замуж, ютиться где-то, в какой-нибудь дыре, когда есть возможность жить в своем доме, где все к твоим услугам. Но то, что речь идет о чем-то гораздо большем, я поняла лишь в тот день, когда собрала вещички в картонные коробки, – речь идет о глубоком стыде, который матушка и отец должны были испытывать из-за того, что я от них ухожу: что скажет на это родня, вот что я читала в их глазах, ведь мое личное маленькое восстание – это в их глазах разрыв с семьей, и виновными в этом они чувствуют только себя, и не чуть-чуть, а на полную катушку (мамика шепчет мне на ухо: когда что-то происходит, погляди на это не только со своей стороны, но и со всех возможных), и я посмотрела на родителей и еще раз начала было: вы в самом деле тут ни при чем… и смолкла, потому что увидела: слов, которые что-то могут смягчить, просто нет, суть невыразима.

Потом матушка приготовила мое любимое блюдо, жареного цыпленка с картошкой, посыпанной красным перцем, и салат из огурцов со сметаной, а на десерт была палачинта, но так как есть никому не хотелось, матушка все это дала мне с собой, чтобы хоть завтра не готовить. Я попросила отца сделать мне кофе, так как больше всего люблю кофе, который варит он; я смотрела, как он мелет зерна, как тщательно вкладывает фильтр в рамку, большим пальцем приминает порошок в мерной ложке, как терпеливо, медленно, круговыми движениями льет на кофе горячую воду; скоро мы не сможем тебя навестить, сказал отец, пока кофе лился в ковшик, ты должна нас понять.

В полночь я надеваю куртку, открываю окно, проветриваю комнату, Вестштрассе с полуночи до шести закрыта для транспорта, я высовываюсь из окна, смотрю налево, по улице в противоположном направлении катят велосипедисты, иногда бросив руль, иногда с громкими песнями, хозяин «Гларнера» как раз выставляет из заведения завсегдатаев, обычно их бывает пятеро, они цепляются за перила, чтобы не свалиться, спускаясь с трех ступенек; если они нацеливаются на липу, а моя домоправительница начинает орать на них, я закрываю окно и слушаю соседа, который все еще играет, зовут его Лоран Россе, с ним я встретилась на лестнице в первую неделю после переезда, представившись, он тут же сообщил мне, какова у него цель в жизни, он мечтает играть, как Джими; Джими? – как, ты не знаешь, кто такой Джими? На свете был только один Джими, и Лоран в тот же вечер пригласил меня к себе, показал свою коллекцию пластинок, а еще плантацию травки на балконе, несколько любимых книг о Жорже Батае и, конечно, о Джими Хендриксе, садись, сыграю тебе что-нибудь! Ну как, здорово? как я тебе? – спросил он после того, как исполнил мне знаменитые номера Джими, Foxy Lady, Wild Thing, Hey Joe, Voodoo Child, а потом повторил все это еще раз, от начала до конца, потому что Лорану сначала нужно было разогреться. Я считаю, ты уже лучше Джими, сказала я. Comment? Impossible![96]Только не надо врать, сказал Лоран, он никогда не превзойдет Джими, уж он-то знает; я почувствовала себя неловко, потому что и в самом деле сказала, не подумав, не учла, что Лоран и его преклонение перед Джими – это серьезно.

Я намазываю маслом кусок хлеба, посыпаю солью, перцем; перед тем как лечь, я всегда что-нибудь ем и, жуя, раздумываю, не распаковать ли еще одну коробку; среди тех, кого я вижу день за днем из окна кухни, есть одна женщина в доме напротив, я называю ее про себя бледной героиней, хрупкое существо это все время что-то делает: чистит, моет, варит, развешивает одежду, а сейчас, когда на улице нашей стоит непривычная тишина (тишина, которой я не верю, потому, очевидно, что в ушах у меня все еще звучат гудки, скрежет тормозов, рев двигателей), она гладит в кухне белье, и на лице у нее навсегда застыла усталость; я встаю, открываю картонную коробку (каждую неделю буду открывать самое большее по две коробки, решила я), сверху лежит желтый конверт, в котором я держу свои фотографии; я никогда не хотел наклеивать фото в альбом или помещать в рамку, я выбираю несколько штук и булавками прикрепляю их на стену, над изголовьем кровати, без всякой системы, слежу лишь за тем, чтобы фотографии соприкасались друг с другом, в четырнадцатилетнем возрасте я стала собирать снимки, которые родители хотели выбросить, на желтом конверте написано: «Брак», срезанные головы, неудачные фотографии, а вот еще смазанный снимок желтого цвета, его я особенно люблю: тут я с Номи, мы как раз отвернулись (вдруг подул ветер и швырнул нам в лицо песок), и фотограф запечатлел это быстрое движение; фото заставляет меня вспомнить, как мы хохотали, с засыпанными песком глазами, носом, ртом, хохотали и никак не могли остановиться.

Я сажусь на кровать, съедаю еще бутерброд, задремываю с новыми фотографиями над головой, просыпаюсь, слыша, что Лоран все еще играет, и засыпаю снова.

Мы с тобой поменялись ролями, раньше ты никогда не просыпала, говорит Номи, на дворе День Всех Святых, она только что громко постучала мне в окно, я вскочила, со слипающимися глазами открыла раму, почему не позвонила? Я звонила, говорит Номи, но ты, судя по всему, не слышала, я быстро надеваю брюки, пуловер, открываю дверь, пальцами приглаживаю волосы, мы с Номи обнимаемся, ну, заходи же, и садимся на кухне, вот, это мама прислала, она лезет в сумку, маринованные огурцы, колбаса с перцем, сало с чесноком, лапша, акациевый мед, маковый и творожный штрудель, все остальное я отказалась брать, а мама сдалась, только когда я ей сказала, что все равно скоро снова тебя навещу, как живешь-то? – спрашивает Номи. Язык у меня еще не проснулся, отвечаю я, а кофе кончился, подожди, я умоюсь, и посидим где-нибудь в кафе, хоть за углом, о’кей?