Читать книгу "Комедианты - Грэм Грин"

Если не считать нехватки существительных, это были вполне подходящие фразы из второго урока для начинающих. Капитан Конкассер колебался. Миссис Смит путалась в формах глаголов, но он отлично понял смысл ее слов: «Если вы не уходили, я зову мужа». Конкассер сдался. Он увел своих людей, и они двинулись вниз по аллее с еще большим шумом и гамом, чем пришли, прикрывая деланным смехом свое уязвленное самолюбие.

— Кто это был?

— Один из новых друзей Джонса, — сказал я.

— Я поговорю с мистером Джонсом при первом же удобном случае. С кем поведешься... У вас рот в крови. Давайте поднимемся наверх, и я промою его листерином. Мы с мистером Смитом всегда берем с собой бутылку листерина.

— Тебе больно? — спросила меня Марта.

— Сейчас уже не очень, — сказал я.

Не помню, когда еще мы чувствовали себя настолько отгороженными от всего и так умиротворенно. День медленно угасал за москитными занавесками на окнах спальни. Когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что в тот день нам было даровано издали увидеть землю обетованную: мы достигли края пустыни, впереди нас ждали млеко и мед, и гонцы наши возвращались оттуда, сгибаясь под тяжестью виноградных гроздьев. Каким ложным богам предали мы душу свою? И могли ли мы поступить не так, как поступили?

Никогда раньше Марта не приходила в «Трианон» по своей воле. Никогда раньше мы не спали у меня в постели. Мы заснули всего на полчаса, но с тех пор я ни разу не спал так покойно. Я проснулся оттого, что она прикоснулась губами к моему израненному рту.

Я сказал:

— Получил от Джонса письмо с извинениями. Он заявил Конкассеру, что считает подобное обращение с его другом личным оскорблением себе. И пригрозил порвать всякие отношения.

— Какие отношения?

— Бог его знает. Он пригласил меня выпить с ним сегодня вечером. В десять. Я не пойду.

В наступивших сумерках мы едва различали друг друга. Стоило ей заговорить, и я думал: вот сейчас она скажет, что ей пора домой. Луис уехал в Южную Америку с докладом своему министерству иностранных дел, но Анхел был, как всегда, на посту. Я знал, что она пригласила его приятелей к чаю, но чаепитие длится недолго. Смиты ушли — они снова отправились с визитом к министру социального благоденствия. На этот раз он попросил их прийти одних, и миссис Смит захватила с собой французский самоучитель, на случай если понадобится переводить.

Мне послышалось, что стукнула дверь, и я сказал Марте:

— Кажется, Смиты вернулись.

— Ну и пусть, — ответила она, положив мне руку на грудь. — Ох, как я устала.

— Приятно или неприятно устала?

— Неприятно.

— От чего?

В нашем положении это был глупый вопрос, но мне хотелось услышать от нее слова, которые я так часто повторял.

— Устала оттого, что никогда не бываю одна. Устала от людей. Устала от Анхела.

Я изумился:

— От Анхела?

— Сегодня я подарила ему целый ящик новых головоломок. Ему хватит на целую неделю. Как бы я хотела провести эту неделю с тобой.

— Неделю?

— Мало, да? Знаю. Ведь у нас уже не просто связь.

— Да, она стала чем-то другим, пока я был в Нью-Йорке.

— Да.

Откуда-то издалека, со стороны города, донеслись выстрелы.

— Кого-то убивают, — сказал я.

— Разве ты не слышал? — спросила она.

Прозвучали еще два выстрела.

— Ну, насчет этого расстрела?

— Нет. Пьер Малыш не показывался несколько дней. Жозеф исчез. Я отрезан от всех.

— В отместку за нападение на полицейский участок они решили расстрелять на кладбище двух человек из тюрьмы.

— В темноте?

— Для большего устрашения. Они поставили юпитеры и телевизионную камеру. Велено присутствовать всем школьникам. Личный приказ Папы-Дока.

— Тогда тебе лучше подождать, пока публика разойдется, — сказал я.

— Да. Подождем — и все. Наше дело сторона.

— Ты права. Из нас с тобой не вышло бы настоящих бунтовщиков.

— Не думаю, чтобы из Жозефа тоже, при искалеченном бедре.

— Или из Филипо без пулемета. Интересно, положил ли он Бодлера в нагрудный карман, чтобы защититься от пули.

— Тогда не суди и меня слишком строго, — сказала она, — за то, что я немка, а немцы молчали.

Говоря это, она ласкала меня, и во мне снова проснулось желание, поэтому я не стал расспрашивать, что она хотела этим сказать. Ведь Луис, слава богу, в Южной Америке, Анхел занят своими головоломками, а Смиты нас не видят и не слышат. Я чувствовал, что у ее груди вкус млека, а у ее лона — вкус меда; на миг мне показалось, что я вступаю в землю обетованную, но вот пришло удовлетворение и надежда ушла, и Марта заговорила, словно продолжая ту же мысль:

— У французов нет слова, которым они называют уличную борьбу?

— Моя мать, наверно, участвовала в уличной борьбе, если только медаль за Сопротивление ей не подарил какой-нибудь любовник.

— Отец тоже участвовал в уличной борьбе в 1930 году, а потом стал военным преступником. Борьба — вещь опасная, да?

— Да, мы кое-чему научились на их примере.

Пора было одеваться и спускаться вниз. С каждой ступенькой мы приближались к Порт-о-Пренсу. Дверь у Смитов была открыта настежь, и, когда мы прошли мимо, миссис Смит поглядела на нас, мистер Смит сидел, держа в руках шляпу, и она гладила его по затылку. В сущности, они тоже были любовниками.

— Ну вот, — сказал я по дороге к машине, — они нас видели. Испугалась?

— Нет. Обрадовалась, — сказала Марта.

Я вернулся в гостиницу, и миссис Смит окликнула меня со второго этажа. Я ждал, что меня будут обличать в прелюбодеянии, как в старину жителей Сейлема. Не придется ли Марте носить, как блуднице, алое клеймо? [в старину в Америке женщины, уличенные в прелюбодеянии, присуждались к ношению алой нашивки] Почему-то я решил, что раз они вегетарианцы, значит, и пуритане. Однако оказалось, что любовь — не из тех страстей, которые надо изгонять вместе с кислотностью, и что оба они воюют не с любовью, а с ненавистью. Я нехотя поднялся наверх и застал их в той же позе. Миссис Смит сказала мне с непонятным вызовом, словно прочла мои мысли и обиделась:

— Жаль, что я не могла поздороваться с миссис Пинеда.

Я как-то нескладно ответил:

— Она торопилась домой, к своему ребенку.

Миссис Смит даже глазом не моргнула.

— Вот женщина, с которой мне хотелось бы поближе познакомиться, — сказала она.

Почему я вообразил, что она чувствует сострадание только к цветным? Быть может, в тот раз чувство вины заставило меня прочитать в ее глазах осуждение? Или она была из той породы женщин, которые все прощают тем, кого они вылечили? Наверно, листерин очистил меня от грехов. Она сняла руку с затылка мужа и стала гладить его по волосам.