Читать книгу "Месть Анахиты - Явдат Ильясов"

Главное: не ударить лицом в грязь перед Римом, который есть средоточие вселенной, не так ли? Все остальное в мире — лишь приложение к нему.

* * *

«Солитудо»…

Безлюдье. Нехватка. Одиночество и беззащитность. Много понятий оно выражает, это латинское звучное слово. Понятий злых и печальных. Но пустыня — из всех наиболее емкое.

…Усталое небо. Не поймешь, какого цвета. Небо должно быть синим, голубым, но здесь его голубизна разбавлена солнцем и пылью, и потому оно кажется желтым. О белизне облаков нет и речи, ибо нет их самих. Ни белых, ни черных, ни серых. Если где-то у горизонта и возникает на краткое время легкое облачко, то цвет у него — оранжевый или сиреневый. Солитудо, солитудо…

Трудно поверить, что в мае солнце может жечь так беспощадно. Когда девушки, выгнав коз на лужок, рвут с задумчивой песней цветы, вьют венки и вздыхают о женихах.

Солнце в этих краях льет на землю горячую жидкую медь. Кожа сгорает от него до мяса. И голова до ослепших глаз наполняется дымящейся расплавленной медью.

— Хорошо! Тепло, — смеется Абгар, отирая медное лицо. — Ветерок дует свежий…

Ветерком он называет раскаленный воздух, который, испепеляя все под собой, течет и течет неустанно откуда-то с юго-востока. Может быть, из самой геенны огненной.

Ни куста нигде, ни травинки, даже чахлой, сухой.

Ни горного склона хоть с какой-нибудь, пусть колючей, но отдаленно похожей на лес высокой растительностью.

Ни горького колодца, ни черного шатра. Повсюду — белесый известняк, блестящий под солнцем в виде угрюмых обрушенных скал, разбросанных глыб, обширных россыпей.

Круглые камни, выщербленные зноем и холодом, кажутся человеческими черепами. Равнина представляется древним ратным полем, сплошь выложенным костями, разбитыми в острый щебень. А черепа и кости людей и животных у бледной тропы, выбеленные солнцем, за три шага неразличимо сливаются с продолговатыми и круглыми камнями и щебнем с режущими краями… Солитудо!

Местами на светлой равнине горбатой спиной допотопного ящера, зарывшегося в прах, выступала песчаная дюна. Иногда сползались вместе, и, приткнувшись друг к другу и выставив гребни, как бы неслышно совещались и враждебно глядели на пришельцев. Порой обступали войско со всех сторон и, выжидательно насупившись, следили за ним.

Тропа терялась под их громоздкими тушами, и, если б не арабы, ее бы вовек не отыскать в этом жарком песчано-каменном хаосе.

Днем равнина расплавлялась с безумным солнцем в один ослепительно-белый шар, и белые шары всю ночь горели в глазах уставших воинов. Ночью она вымерзала и при луне походила на студеное море в гиперборейской Стране мрака, где снег покрыт искрящейся коркой и льдины, налезшие одна на другую, застыли и зловеще окаменели.

И злым духом пустыни, ее мстительным порождением носился повсюду, сверкая белой шелковой одеждой, веселый и неутомимый Абгар:

— Солдаты, вперед за добычей и славой!

Арабы ехали впереди войска. Из них каждый имел при себе бурдюк с водой. Вечерами они на тропе сметали горстью верблюжий помет, оставшийся от давних караванов, и разжигали скудные, но жаркие костры. Ели финики, макая их в топленое масло.

Когда в бурдюках иссякала влага, арабы, выложив углубления в скалах кожами, пропитанными жиром, чтобы не протекали, и набросав камней, собирали в них странно обильную здесь ночную росу. К утру у всех набиралось по полмеха воды. Они у себя дома. Эти не пропадут в пустыне.

Верблюды же напились впрок у Евфрата.

Но легионеры изнемогали от жары и жажды. Свою воду они неразумно выпили всю в первый же день и теперь получали по чашке теплой — из обоза. Воду берегли для лошадей. Добывать питье из воздуха римляне не умели, да и не хватит в пустыне росы на всех. Приходилось лизать по утрам мокрые камни…

Ночью их донимал до зубного скрежета дикий холод. И негде согреться, не из чего разжечь огонь. Питались люди всухомятку. Но шершавый сухарь застревал без воды в шершавой глотке, и все отказались даже от этой еды.

Солдаты опустились до того, что стали шарить у друзей в мешках и уносить их плащи, чтобы ночью им было теплее под своим и чужим.

«И это римское войско? — разводил руками Фортунат. У него, несмотря на новое звание, тоже стащили плащ. — Как оно может завоевать весь мир, чтобы очистить от грязи, как об этом толкует Петроний, если само гниет изнутри?»

Дисциплина, которой всегда славились легионеры, упала. Затевать же обыск, публичную порку — не время…

Семь легионов, прикрытые спереди легкой пехотой и конницей, тащились по гиблой дороге, растянувшись на двадцать верст, — колонна из тысячи человек занимает тысячу локтей пространства, и каждый нес, увязав, на спине все свое снаряжение. Чтобы оно находилось под рукой, ведь противник где-то рядом. Оружие нагревалось, спины разъедал вонючий пот.

По примеру арабов солдаты оборачивали голову обрывками туник — а раньше, бывало, смеялись: мужчины в платках…

Подошвы сандалий измочалились на каменистой дороге, и по ней позади войска тянулся красный след от израненных ног. К нему роями слетались вездесущие мухи — исчадие ада, войско Вельзевула…

Каждый день случался переполох: одного ужалил скорпион, на другого напала змея, кто-то упал, перегревшись. Из когорты в когорту уже бродил темный слух об измене.

В тяжелый день, когда войско пребывало в расстроенных чувствах, а Красс, напротив, предвкушая скорую расправу с парфянами, испытывал особый душевный подъем, римлян нагнали в пустыне посланцы армянина Артавазда.

Царь писал, как он страдает в борьбе с Хурудом; лишенный возможности направить подмогу Крассу, он советует ему либо повернуть и, соединившись с армянами, сообща нанести удар Хуруду, либо идти дальше, но при этом всегда становиться лагерем на высотах, избегая мест, удобных для вражеской конницы.

Опять та же уклончивость, осторожная необязательность: либо — либо…

— Предатель! — возмутился Красс, которому на пороге победы Артавазд с его лихими армянами был, собственно, уже не нужен. — Передайте вашему ничтожному царьку, что мне сейчас недосуг заниматься Арменией. Я приду туда позже и накажу за измену…

Армяне, глубоко оскорбившись, уехали.

Нет, с друзьями и союзниками так нельзя разговаривать! Это чревато…

Кассий вознегодовал и на сей раз, но с Крассом, который его уже видеть не мог, спорить не стал.

Зато обрушился на Абгара:

— Какой злой дух, сквернейший из людей, привел тебя к нам? Каким колдовством соблазнил ты Красса, ввергнув столько солдат в проклятое пекло? Чем увлек ты его на дорогу, на которой место главарю степных бродячих разбойников, но не римскому полководцу?

…А так разве можно разговаривать с друзьями и союзниками?

— Чем плоха эта дорога? — удивился Абгар. — Или ты думал: здесь Кампания, что так тоскуешь по воде прозрачных ключей, по рощам тенистым, гостиницам, баням? Это пустыня! Солитудо по- вашему. Знали, куда идете. Потому — терпите. Мы-то терпим.