Читать книгу "Дух, брат мой - Андрей Грешнов"

Чуть дальше, у здания штаба грелась на солнышке огромная куча оружия, брошенная исмаиловцами в ходе отступления — несколько безоткаток, ДШК, штук пять или шесть совсем маленьких минометов, без счета мин и коробок с патронами. Вокруг кучи стояли бойцы дружественного бандформирования. Дело запахло своейственным показу захваченного оружия «торжественным партсобранием». И я посчитал за лучшее ретироваться. Через десять минут в моей голове уже зрел коварный план. Пожалуй, это был один из самых спонтанных и необдуманных шагов, который я совершил в Афганистане. Обратившись к стоявшему недалеко от кучи оружия хадовцу, чье лицо мне показалось очень знакомым, я завел разговор о происходившем несколько лет назад в горах, на границе с Ираном, совещании дружественных бандформирований с участием Варенникова. После нескольких наводящих вопросов хадовец признал во мне «несговорчивого шурави», который послал тогда эмгэбэшников куда подальше и самовольно ушел беседовать с вооруженными душманами. Он был действительно рад нашей встрече. Мы обнялись и расцеловались, как этого требовал афганский этикет. А вот дальше моими губами вдруг зашевелил кто-то другой, это точно был не я. Этот другой попросил хадовца ввиду давнишнего знакомства с Амиром Саидом Ахмадом, уделить ему толику времени и сопроводить в близлежащую деревню, чтобы посмотреть как живут простые люди. После долгих раздумий, он согласился, попросив никому об этом не говорить. Через сто метров, которые мы прошли по направлению к кишлаку, нас остановил здоровенный душара, рост которого явно превышал два метра. Опоясанный пулеметными лентами бородач Ага-Голь после недолгого разговора с офицером изрек такую фразу: «Шурави пусть идет. А ты останешься здесь». Лицо офицера побагровело — он понял, в какую кучу дерьма в моем лице вляпался, и что может произойти с его карьерой, если я паче чаяния не вернусь из этого кишлака назад. Но было поздно. Таджик-хадовец остался стоять, где стоял, но уже в компании еще двух бородачей, сменивших на посту Ага Голля, а я попылил в неизвестность..

…Огромный мужик в шароварах, шедший впереди меня по узкой тропке, раздвинул стволом автомата виноградную лозу, и мы скрылись в зарослях зеленки. Через десять минут я вдруг понял, что ведет меня по джунглям отнюдь не человек Амира Саида Ахмада, и очень четко осознал факт того, что никому до меня уже нет и никогда не будет никакого дела — советские войска давно ушли из Герата.

Кишлак Дэхзак, из которого и был родом Ага Голь, как и большинство деревень, окружавших Герат, представлял собой «огородные грядки». По левую сторону от узкой тропки, по которой мы двигались вперед, в низине шел ряд остатков стен строений, некогда служивших афганцам жилищами. А метрах в пяти от этих завалов протекала речка Рай. Приток Герируда был не широк — всего метров пять-шесть. Однако когда я попытался промерить его глубину, длинная палка не достала дна, а уплыла на юг, вырванная из рук сильным течением. Ага Голь то и дело оборачивался, проверяя иду ли я за ним или отстал. Он аккуратно дотрагивался до моего правого плеча стволом автомата, чтобы я случаем не переместился с тропинки вправо: по его словам там все было заминировано. В том, что он говорил правду, я убедился уже через несколько минут, увидев колышки, которыми афганцы отмечали места, где они обнаруживали мины. У одного из ориентиров, воткнутых заботливой душманской рукой у края тропки, я остановился и указал Ага Голю на проводок, который выходил из-под земли сантиметрах в тридцати от вбитого в траву светлого колышка. Мой провожатый присел, что-то прошептал себе в усы и сказал: «Ташакор» (спасибо). С таким же успехом «ташакор» ему мог сказать и я. Через пару часов, которые мы бродили по кишлакам, трудолюбивые афганцы уже разминировали этот неприятный сюрприз, как они сказали, «от детских шалостей». Ловушка представляла собой довольно сложное устройство из противопехотной мины, соединенной с двумя артиллерийскими снарядами. По словам «саперов», воевать и разминировать они учились не только у иностранных инструкторов, но и у советских солдат. Этот опыт не пропал даром. Минно-взрывное дело они освоили в полной мере.

За минным полем, справа от тропинки, нескончаемым рядом шло афганские кладбище. Такого длинного я, пожалуй, еще в Афганистане не видел. Если бы не знать афганских реалий, то можно было бы предположить, что местные жители отгоняют привязанными к палкам зелеными и белыми ленточками птиц от посевов. Однако никаких посевов не было и в помине. Весь взгорок, тянувшийся вдоль тропы, состоял из кучек камней — могил погибших афганцев. По словам бородача, людей хоронили прямо напротив их домов, чтобы потом не запутаться, кто где лежит. Вообще-то кладбище в афганской деревне на центральной улице никогда не располагается. Все как у людей — поодаль от жилищ. Но тут случай был особый. Люди в Дехзаке жили все годы войны вахтовым методом. Когда очередная партия людей, отдохнувших от войны, возвращалась из Ирана, другая, сторожившая кишлак, передавала им из рук в руки свежие захоронения и отправлялась менять их в Иран. Шла война, люди гибли, исчезали, не возвращались с чужбины. Поэтому старейшины и решили сделать это кладбище столь «понятным». Если хоть кто-то из мужчин останется в живых — он расскажет потомкам, кто где лежит, а они в свою очередь воздадут им надлежащие почести.

Приходившие в кишлак из Ирана семьи были вынуждены брать на войну и детей. В соседней мусульманской стране голодные афганские дети никому нужны не были. Лагеря беженцев были переполнены. Люди буквально дрались там за любую работу, и кормить лишние рты ни у кого не было возможности. Ребятишки вместе с родителями возвращались в кишлак. Это были обыкновенные дети. И ничто не могло удержать их о того, чтобы побегать там, где нельзя и поиграть тем, чем нельзя. Они лишались рук и ног. Они погибали, раздавленные обломками собственных домов, рассыпавшихся от разрывов артиллерийских снарядов. Они ненавидели шурави и их пушки. Они любили своих живых и погибших отцов, убивавших советских солдат и закрывавших их своими телами от падающего с неба железа. Обычные дети, похожие на детей любой страны, просто лишенные детства.

Тропинка пошла петлять вдоль русла Райруда, пока не привела нас к еще одному кладбищу. Здесь мой провожатый ступал по земле без соблюдения каких-либо мер безопасности. Вероятно, здесь ему был знаком каждый камень. Я не ошибся. Все эти камни он наносил сюда своими руками. Под ними лежали его брат с женой и трое их сыновей. Дом Ага Голя, где проживала вся их большая семья, был разрушен советским артиллерийским снарядом в 1364 году по мусульманскому летоисчислению. По счастливой случайности или несчастью самого Ага Голя в тот момент дома не было, а когда он вернулся, несколько дней разбирал с соплеменниками завал в надежде найти хоть кого-то живым. Не удалось, все погибли в один миг.

Я стоял у груды глины и камней, некогда бывшей домом, в котором жила дружная афганская семья. Стоял, опустив голову, ничего не мог сказать в ответ на его немой упрек. И хотел сказать, да не смог. Любые слова были бы пустыми и глупыми перед человеческим горем. Голь взошел на вершину пригорка и сел на землю, бросив рядом автомат и закрыв лицо руками. Я подошел к нему, сел рядом. Так и сидели молча, оба опустив лица вниз, пока к нам не стали подходить люди. Они все были с оружием, на головах — у кого чалма, у кого тюбетейка, в коричневых шароварах и смешных резиновых калошах с загнутыми кверху носами. Подходили и садились рядом, также молча клали на землю автоматы и с любопытством смотрели на меня.