Читать книгу "Путь пантеры - Елена Крюкова"

Да, она была такая – его жизнь.

А сейчас?

Глаза-пуговицы. Зубы-иглы. Тряпочный красный язык. Навостренные картонные уши. Засохшая глина, принявшая форму оскаленной морды. Он спросил себя, когда все было готово, вслух спросил:

– Хавьер, зачем ты это сделал?

Со стен подсобки ему на голову упало пыльное эхо.

Он глядел в пуговичные глаза пса, и пес глядел на него, и так они глядели друг на друга, и кто из них был живее, Хавьеру трудно было сказать. Может, это он картонный, а у пса из глотки пахнет голодом?

Вечер опустился быстро, черным платком на клетку с желтой канарейкой, питомицей седой Лусии. Лусиино вязанье волочилось по полу – полосатые рукава, две шерстяных змеи. Хавьер вышел из подсобки. Маску собаки прятал за спиной. Под рубахой.

По коридору ступал осторожно. Фелисидад и Роса у себя в комнате. Они не спят. Разговаривают, он слышит голоса. Фелисидад ложится поздно. И ночью встает, ее все время тошнит.

Она идет по коридору в туалет, прижимая руку ко рту. Он видел это много раз.

Спрячется за ящики с банками законсервированных сеньорой Милагрос овощей – и смотрит. Выжидает.

И вот она идет. В ночной рубашке с кружевами по подолу. Качается, лист пальмы. Личико бледное, воздух ртом ловит. Глаза полузакрыты. Пальцами щупает стенку. Ага, вот дверь. Сейчас откроет. И он услышит звуки. Ее вырвет. Она не отравилась. Он знает, что это.

Фелисидад снова в коридоре. Впалые щеки. Как она похудела. А танцы? Почему она прекратила ходить танцевать в свое кафе? Он знает почему.

Он шагнул из-за ящиков с зимними припасами Милагрос. Фелисидад не успела пробежать мимо. Пес возник перед ней внезапно, вырос черной тучей. Он рычал. Луна светила сквозь стекло маленького коридорного, под потолком, окошка. Луна ударила в окно, как серебряный рыбий хвост. Страшный пес кинулся Фелисидад под ноги. Он был ростом с человека – напрасно горбился. Фелисидад присела на корточки и закрыла ладонями лицо. Рыдание вырвалось из нее птицей-подранком и улетело, оставляя на полу коридора кровавые пятна.

– А! – крикнула она сквозь прижатые к лицу ладони.

Огромный пес встал на все четыре лапы. А может, упал на колени. Стальные тонкие зубы блестели в его раззявленной пасти. Он больше не лаял. Мертвые костяные пуговицы пристально глядели на плачущую Фелисидад, о чем-то просили, молили.

Фелисидад отняла руку от лица и схватилась за живот.

– А! А! А!

Пес поднял вверх морду. Держал ее лапой за палку – отдельно от туловища. Голова отдельно, живот отдельно. Сейчас и лапы отпадут. Фелисидад вырвало прямо на пол коридора. Хавьер глядел дико и молча, как она плетется по коридору к себе в комнату: одна рука заклеила готовый к воплю рот, другая судорожно заталкивает снежный хлопок рубахи между ног, белизна пропитывается красным, и красные пятна на подоле, и красные капли на каменных плитах пола, под ее пятками, под ступнями.

Гляди, пес, гляди, пока она идет к себе и скроется от тебя в своей норе, в логове.

Рука разжалась. Маска упала на пол.

Глиняный, мертвый стук. Откололось ухо. Пес, ты тоже ранен.

«Ты ранен на всю жизнь, – сказал в нем надменный далекий, будто со звезд, голос, – возненавидь себя. Ты хотел ее повеселить? Не ври себе. Ты ее напугал, она брюхатая, и она выкинула. Не будет ребенка».

Бешеное торжество, граничащее с наслаждением, с криком греха, обняло и чуть не повалило его на пол. Не будет! Ребенка! Этого! Гостя залетного! Чужеземца! Вора! Наглеца…

«Это ты наглец и вор», – холодно сказали ненавидящие звезды.

Звезды в окне, и Луна с ними, ненавидели его.

И жалели Фелисидад.

И знали звезды: все бесполезно, все напрасно.

Хавьер слышал, как жалобно кричит в своей спальне Фелисидад. Видел, как весь дом среди ночи поднялся на ноги; как все бегали, суетились, звонили хором по телефонам, в руках мелькали тряпки, бинты, градусники, тазы с водой, чайники, банки, грелки, как взбегали по лестницам без перил врачи с чемоданчиками в руках, где были шприцы и приборы, спасающие жизнь; как Фелисидад, на длинных носилках – такую маленькую, скрюченную от боли, как перечный стручок, выносили, тащили вниз по лестнице, на улицу, где ждала машина с красным крестом; слышал, как завели мотор, как прекратились вопли и слезы, как медленно утихало, сворачивалось кошкой в клубок растревоженное пространство глубокой, густо-черной звездной ночи.

Наступило молчание. Вернулась тьма. Во тьме медленной струйкой из-под плотно закрытой двери хозяйской спальни тек тонкий, нежный плач Милагрос. Так плачет кошка по утопленным котятам, так плачет ребенок по искалеченной игрушке. Плач тек ручьем-бормотуном, вспыхивал ангельским золотом в свете полной Луны. Хавьер сполз спиной по стене на пол. Обхватил голову руками. Плачь, пес. Если ты еще можешь плакать.

Он взял валявшуюся на полу безухую маску, поднес к руке и вонзил иголочные зубы себе в запястье. Изумленно и равнодушно следил, как вытекает из проколов кровь, пятнает штаны, рукава рубахи. Кровь. Это жизнь. Из Фелисидад тоже вытекала кровь. Вытекала жизнь. Чужая жизнь. Ее жизнь.

«Я убийца», – сказал он сам себе.

И распластался на полу, лег на живот, презренный, шелудивый, глупый, злой пес.

Плиты пола пахли ее кровью. Вот пятно. Он слизнул каплю. Соленая. Кровь соленая и жизнь горькая. Где ждут сладости? В раю?

– Давай я убью себя… за тебя, – прошептал пес.

Он умел говорить по-людски.

Умный зверь.

Не пропадет.

Глава 35. Земля Ацтлан

Приближался ноябрь, и Ром попросил у профессора тайм-аут. Статья для лондонского журнала была почти закончена.

– Я имею право на маленький отдых, – сказал он профессору, как ему казалось, скромно, но голос, дрожащий от тоски и нетерпения, выдал его с головой.

– Зазноба в Мехико, нелучший вариант! Хм, не вы первый, не вы последний попадаетесь на уловки мексиканских девиц. Они все, скопом, ну да, пачками, знаете ли, хотят в Америку! Хотят переселиться сюда, да! Просто перепрыгнуть Рио-Гранде у вашей милой не получится – вот она и нашла вас. Легально выйти замуж, что может быть проще?

Ром не выдержал спокойного цинизма беседы. Взорвался:

– Мы любим друг друга!

Профессор потеребил белую, как у православного священника, длинную бороду: – Любите? Это многое извиняет. Я понимаю вас. Но предупреждаю. Вы для нее можете оказаться… – Профессор поморщился. – Ступенью! Трамплином! Потом будете горькие слезы лить…

Ром окоченел. Слова доносились до него, как из ватной подушки. Со стороны он услышал свой спокойный ледяной голос: «Я не резидент. Я не могу жениться на моей девушке в Америке. Только в России. Или в Мексике.