Читать книгу "Вольер - Алла Дымовская"

– Вряд ли ваши наблюдения, любезный Гортензий, прояснят ситуацию, – подвел итог Игнатий Христофорович, – но думаю, дальше расследование наше пойдет веселее. Последние сутки Викарий пристально наблюдал за владением покойного Оберштейна. Сопоставлял и делал выводы. Так вот, помимо изъятой особи и беглого Фавна, из поселения «Яблочный чиж» пропал еще один… э‑э, субъект. Подросток, неполные восемнадцать лет – все сходится, милая Амалия, до второй зрелости ему месяц с небольшим. Прозвище – Тим, недавние портретные характеристики извлечены из имеющейся у меня записи о прибытии Нафанаила. Как раз тот самый, коему Паламид – светлая ему память, – положил столь неосторожно руку на плечо. Вот, полюбуйтесь. Викарий, выделенный графий, пожалуйста!

Изображение перемигнулось, на секунду ослепив Гортензия вспышкой, и в многократном детальном увеличении возникло юношески округлое, свежее лицо. Шатен, волосы прямые, занятная косая стрижка – будто срезали наскоро, точеный упрямый подбородок, немного коротковатый нос. Глаза пронзительные, живые карие – это‑то самое важное: ни в коем случае близко не напоминают о существе из Вольера. Мальчишка смотрит на мир, а не сквозь него, и что‑то особенное видит. Такой и в лихую крапиву заберется, и перед Радетелем не растеряется. Потому что взгляд его – человечий, без сомнений и даже без словесных утверждений. Принять как факт, только это и остается. Кажется, Карел с ним согласен:

– Если мы найдем его и если окажется – именно он напал на Агностика? Что мы сделаем?

Карел явно избегал называть этого поселкового парнишку особью. Язык, видно, не повернулся. А вопрос его был насущным.

– Что сделаем? Пока не могу сказать определенно, – с сумрачной суровостью ответил ему Игнатий Христофорович. – Если он особь, обсуждать тут нечего. Публичная смертная казнь под прозрачной легендой, дабы вернуть владение к равновесию. Если же нет… Вы все, как я погляжу, преждевременно склоняетесь в пользу вышепоименованного Тима? Исходя единственно из его портретного изображения, так сказать, располагающего к себе? Рано судить. Но разбирательство будет строгим. Виноват – ответит перед обществом, не виноват – что же, добро пожаловать в Новый мир! Только сейчас мы не о том. Прежде нужно его поймать, вот о чем подумайте! Если он и в самом деле причастен к гибели Агностика? То у нас убийца на свободе. Возможно, опасный в некотором роде. И потом, вторая неделя и незавершенный подростковый период. Он давно не получал гормон «претексты». А значит, и реакции на противоположный пол у него отнюдь не сниженные. Не то чтобы это грозит неприятностями нашим женщинам, но все же далеко не безобидно у существа, понятия не имеющего об эстетической сублимации природных инстинктов.

– Он бы проявил себя давным‑давно, если бы все шло так, как вы говорите. Однако парнишка пока что весьма успешно сумел затеряться в совершенно чуждой ему среде, – возразил Гортензий. Ничуть он не намерен уступать. Сколько можно стращать себя и других приснившимся пугалом? И сон уж рассеялся, и сам морок улетучился прочь, а все Игнату неймется. Парень свой, с первого взгляда ясно. – Может, теперь мы не чужая ему среда, – добавил Гортензий вслух. – Что с успехом доказали бесплодные наши поиски.

Его отчасти поддержал Карл Розен:

– Конечно, Вольер в свое время был ужасен людям. Но то‑то и оно, что был. Роковая его роль сыграна, эволюционный занавес опущен, так стоит ли перестраховываться, очевидно, лишний раз? – И прежде чем могли прозвучать довольно пылкие возражения, Карлуша не без укоризны поддел своего младшего друга: – Вот ты, Гортензий, в своем поселении все политесы разводишь. Книжонки повсюду подбрасываешь, наглядные картинки подкладываешь. И что? Сколько ВЫХОДОВ случилось в «Барвинке» за истекшие десять лет твоего владения? Ни одного! Это, несмотря на все твои участливые старания. Скажешь, слишком мало времени прошло? А я отвечу – в «Барвинке» уже двести лет ни единого не было. Тем более «Яблочный чиж» не являл Новому миру человеческого субъекта более трехсот годков – если прикинуть, задолго до того, как Агностик принял владение на себя. Так что твое воспитание высокой личности особи – бред сумасшедшего в лунную ночь! У тебя скорее с пресловутой крапивой выйдет, глядишь, кусаться перестанет, если ты ей общественную этику вслух начнешь читать! Заметьте: данные, суммированные по планете, точь‑в‑точь! Где‑то больше, где‑то меньше. Бесспорно, будут еще отдельные случаи ВЫХОДА тут и там, до окончательного завершения Цивильного эвопроцесса. Но в целом – кончено дело! Бесповоротно кончено! – он помолчал немного, щадя несколько ошарашенных его заявлением слушателей, после продолжил, нарочито и сухо официально склонив голову в сторону хозяина «Пересвета»: – Но раз уж Игнат и иже с ним чрезмерно пугаются собственных селений, что же – нужно закрыть Вольер совсем. Чтоб ни оттуда, ни туда. Каждый в своей экологической и разумной нише, и нет проблемы.

– Безумец! Вы безумец! – сорвался Игнатий Христофорович на демонический шепот, кричать у него не было сейчас сил. – Вы все здесь безумцы! Решили, что вы первые? Размечтались, милейшие!!! Да это десятки раз и десятки веков обсуждалось по каждой полосе! Закрыть Вольер. А кто возьмет на себя ответственность? Вы, Гортензий? Или вы, Карл? Или, может, ты, дражайшая моя Амалия? Ты, которая и к границе его боится подойти близко? Ни туда, ни обратно, вы говорите? Тогда кто из вас примет на себя роль палача, когда вновь родится очередной Нафанаил, и это может быть ваш собственный ребенок, да‑да!.. Кто спустит курок, затянет петлю, свернет шею, как гусенку? То‑то! И молчите, и не заикайтесь даже. Игнат, старый «бояка», именно «бояка», а не вояка, думаете вы. Думаете, думаете – я же вижу, – Игнатий Христофорович произнес эти слова в полный голос, демонические нотки исчезли, но возникли новые, неприятно обреченного свойства. – Сухарь, бездушный радетель, ретроград, ведь так? Но закрой мы Вольер, этот Тим, если он человек, был бы обречен. На нечто гораздо более страшное, чем физическая смерть. Мы отдали бы его на растерзание, и его, и еще других Тимов. Мы стали бы убийцами себе подобных, ничуть не лучше, чем те особи, которые многие тысячелетия прежде уничтожали нас. Поэтому нам должно нести свой крест и не роптать. Или сложить крест и предоставить нести его тем, кто может это делать за нас!.. По мне, уж лучше утопия Гортензия, чем скороспелая горячка Карла.

Бедный старик, – невольно мелькнуло у Гортензия в голове. – Бедный правый старик, которого мы слушаем и не слышим. И все равно. Есть правота, но есть и право. Ясно, что Карел сморозил чушь, причем умышленно сморозил. Чтоб мы помнили, зачем собрались. Но и с эволюцией у него полная каша. Разум выше природы – я тоже имею право думать так. Будут книжки, будут и картинки, пускай из «Барвинка» никогда не случится ВЫХОДА, они будут по‑прежнему. Это моя вера, и нельзя ее отнять. Когда человек ищет бога, он ищет его везде. Даже там, где его никогда не было. Но никто не знает наперед.

– Мальчики, мальчики! Ну успокойтесь, я так прошу вас! – Амалия Павловна едва сдерживала слезы, упорно стараясь сохранить спокойный, верный тон – не хватало только, чтобы ее примиряющее слово сочли за истерику. – Парнишку ведь надо найти! Для его же пользы. Если он человек, его надо как следует учить. Объяснить, кто он такой и что с ним произошло. Иначе его личностное восприятие реальности может быть непоправимо исковерканным. Наш мир для него не безопасен – об этом тоже нельзя забывать. Вещи, обыденные для нас с вами, угроза для человека несведущего.