Читать книгу "Он не хотел предавать - Феликс Меркулов"

После этого и верь в женскую болтливость!

Решив, если сразу не выйдет, плюнуть и не докапываться (и без того дел по горло, чтобы на несчастную подкупленную дуру терять целых два дня), Гольцов с подстанции «Скорой помощи» поехал на улицу Генералов 1812 года. По данным Мочалова, лжесвидетельница проживала на улице Генералов в старой квартире, в доме хрущевской застройки. Гольцов навестил начмеда на ее рабочем месте, заткнуть рот соседям тетка не успела, так что имело смысл познакомиться с ее соседями.

Как бы не так! Оказалось, данные следователя безнадежно устарели. В квартире на первом этаже Гольцов застал только небритого, лохматого и изрядно побитого бывшего мужа лгуньи, правда, не в одиночестве, а в компании себе подобных. Гольцова алкаши приняли за участкового и мигом рассосались. От соседей, возмущенных образом жизни бывшего мужа бывшей соседки, Георгий узнал, что лжесвидетельница давно выехала отсюда. Куда? В новую квартиру, конечно.

Давно, бедная, мучилась, проживая с бывшим мужем-алкашом под одной крышей, а поделить жилплощадь не могла: двухкомнатная старая хрущевка при продаже никак не тянула на две отдельные квартиры. Сын-лоботряс в наличии тоже имелся, и не один, а в количестве двух. Как же «бедная» вышла из затруднительного положения? А повезло. Наследство получила. Этой зимой умерла у нее где-то в Саратове дальняя родня, оставила тетке в наследство квартиру. Та саратовскую квартиру продала, свою тоже продала, мужу в том же доме купила однокомнатную, а себе и детям — новую, трехкомнатную, на Малахитовой улице. Когда переехала? А вот недавно совсем, пару месяцев назад. В марте.

Улицы в новом микрорайоне Партизанского носили исключительно романтические названия: Бажова, Малахитовая, Медная Гора, Бирюзовая… Кирпичный дом под красной современной крышей Георгий зрительно определил сразу, и не ошибся: адрес, подсказанный соседями, совпадал. Поднялся пешком по чистой лестнице розового подъезда на третий этаж, звякнул в металлическую дверь, обитую добротным глянцевым кожзаменителем. Открыл подросток лет четырнадцати, копия тетки, только худой и длинный, даже имени спрашивать не надо.

Георгий спросил:

— Михальский здесь живет?

Подросток пожал плечами. Предположил:

— Может, в соседнем подъезде?

Гольцов поблагодарил за подсказку и пошел вниз по лестнице.

Выйдя из подъезда кооперативного дома по Малахитовой улице, Георгий сунул руки в карманы и огляделся по сторонам. Асфальт кончался за соседней многоэтажкой. Дальше через поле тянулась размытая дождями колея. Справа высились уродливые коробки коттеджей провинциальных «новорусских». На пустыре одиноко стоял вагончик. Георгий присмотрелся — не вагончик, а церковь, вот и крест над входом, и рядом, в деревянной ограде, другой крест — большой. Полюбопытствовал, подошел ближе, прочитал табличку: «На этом месте в 1997 году заложен фундамент храма в честь иконы Богородицы «Нечаянная Радость». К кресту прибита икона в киоте, та самая — «Нечаянная Радость».

Георгий представил себя на месте лгущей тетки: двое сыновей, муж-алкаш и никакого просвета в будущем. И вдруг… Приходит Малышев. Вот уж в самом деле нечаянная радость.

Интересно, думал он, глядя на размытую дождем рыжую глину под ногами, как Малышев этим страждущим лгунам от Кричевской дары волхвов преподносил? Пока она сидела в Бутырке, ее деньгами кто распоряжался? Может, адвокат? Может, Кричевская дала своему адвокату такую указявку: придет к тебе молодой человек, сколько попросит — дай.

Куда в таком случае исчезла машина Юры Малышева и подарочный японский меч «катана» — напоминание о визите бывшего министра культуры бывшей Советской империи в Страну восходящего солнца? Выходило, Малышев их продал. О материальной компенсации ущерба речи, кажется, не шло, судя по тому, как сейчас живут родители Малышева.

Оставался открытым и другой вопрос: а зачем, собственно говоря, Малышев все это проделал? Зачем вытаскивал Кричевскую? Вообще — когда они, говоря языком протокола, «вступили в преступный сговор»?

И как только ситуация из плоскости «что?» перепрыгнула в плоскость «когда?», Гольцов вспомнил: дело было осенью минувшего года. В тот день испортилась служебная машина, а нужно было срочно ехать в Шереметьево встречать Малышева: Юра возвращался с экстрадиции. Георгий поехал в Шереметьево-2 на своей «шестерке». Почему-то он хорошо запомнил тот день — сырой, дождливый и ветреный. Высоко в небе бежали рваные свинцовые облака, то хлестал дождь, то выглядывало слепящее солнце, и тогда надвигавшаяся зима казалась обманчиво далекой, а ушедшее лето — близким. Еще зеленели пригорки, еще желтели кроны далеких лесов…

Парижский рейс из-за непогоды задерживался, было даже предположение, что диспетчеры прикажут ему садиться в Пулкове, что оказалось бы весьма некстати. Гольцов больше часа прослонялся по зданию аэровокзала, рассматривая в витринах хохлому и посадские платки. Наконец на табло прибытия высветился номер парижского рейса, совершившего посадку, и к тамбуру таможни потянулись немногочисленные встречающие. Малышев с арестованной вышел через служебный выход. Женщина была в наручниках, которые, чтобы не привлекать внимания, прикрыли кожаным плащом. Кроме Гольцова парижский рейс встречали двое работников ГУБЭП, которым следовало передать арестованную. Георгий заметил губэповцев в последний момент: двое мужчин плотного телосложения быстрым шагом пересекали зал.

— Все в порядке? — кивком поздоровавшись с Малышевым, спросил Георгий.

Лейтенант ответил односложно: да.

Что характерно: обладая цепкой памятью на физиономии, Гольцов арестованную с первого раза не распознал. Женщина не привлекла его внимания: высокая, европейские черты лица, белокурые прямые волосы заплетены в короткую тугую косу. На вид лет двадцать пять. Она была простужена и время от времени кашляла, уткнувшись носом в плащ. Гольцов еще подумал: «Не столько больна, сколько чувствует себя неловко и прячет лицо». Обратил внимание на ее руки: ногти коротко подстрижены, без маникюра, пальцы длинные, без украшений. Руки работающей женщины.

Формальности с передачей арестованной заняли не больше двадцати минут. За это время Малышев успел сбегать в ближайший аптечный киоск и вернулся, держа в руках упаковку бумажных носовых платков. Отдал их арестованной, она кивнула, прошептала едва слышно глухим голосом: «Спасибо». Гольцов отметил про себя этот жест лейтенанта и заметил, что губэповцы тоже обратили на него внимание, но все сделали вид, будто ничего особенного не произошло. После передачи арестованную посадили в зеленый бронированный «уазик» и увезли. Гольцов и лейтенант пошли на автостоянку.

По дороге в Москву Юра сидел как в воду опущенный. Видно было, что лейтенант чем-то крепко расстроен.

— Что с тобой? — поинтересовался Георгий.

— Ничего.

— Устал?

Малышев промолчал.

— Как все прошло?

— Нормально.

— Как погода в Париже?

— Тепло.