Читать книгу "Колдуны и министры - Юлия Латынина"

Закладные Киссур вывалил на пол, снял с алтаря лампадку и пересадил огонь в бумаги. Затрещало, побежало к шелковым гобеленам: танцовщицы на гобеленах закричали руками.

Беглецы выскочили во двор. Киссур закинул за стену крюк, взлетел, как кошка, потащил яшмового аравана. Еще стена, еще ров. За спиной, навстречу рассвету, разгоралось зарево, кто-то истошно орал. У самого леса яшмовый араван обернулся, будто впервые сообразил, что происходит, взмахнул руками, закричал что-то отчаянно на языке богов, и толкнул Киссура на землю. Тут же Киссура подбросило: сделался гром, на управу вдали налетели голубые мечи и оранжевые цепы, балки закружились золотыми листьями, камни разлетелись, как брызги из фонтана.

– Клянусь божьим зобом, – сказал Киссур, – а я-то решил, что тот, кто так проповедует, не умеет колдовать!

* * *

Шаваш меньше чем на два часа отъехал от управы, когда небо и земля зажмурили от грохота глаза. Раздался чудовищный взрыв, всадников чуть не скинуло на землю. Шаваш оглянулся: за лесом полыхало, как в фарфоровой печи. Затрещало, валясь, гнилое дерево.

– Назад! – закричал Шаваш, повертывая лошадь.

Ярыжка тоже поворотил лошадь, дал ей шпор и одновременно затянул потуже мундтштук. Лошадь захрапела и забила копытами в воздухе.

– Сударь, демоны! – вопил ярыжка, – видите, лошадь не хочет идти!

Ярыжка очень хорошо знал, что если дать лошади шпор и тут же затянуть мундштук, то лошадь станет на дыбы; но это не мешало ему видеть над лесом демонов, которых пугалась лошадь.

Шаваш добрался до управы уже утром: бревна горели как соломинки, пламя стояло тысячей лисьих хвостов, рыжих с белыми кончиками. По земле метались люди, а на небе выцветали луны. Кто-то дергал Шаваша за рукав. Тот наконец обернулся.

– Отец Адуш! Великий Вей! Вы живы!

– И я жив, и чертежи живы, – спокойно сказал отец Адуш. Я знаете ли, был во флигеле, когда увидел, как в управе напротив горят занавески. С пожаром можно было б и справиться, но я подумал, что этому проповеднику будет приятно считать, что я сгорел со всеми его делами. И вот я велел вынести два самых интересных сундука и взял все чертежи: и, признаться, мне будет спокойней, если меня оформят как покойника.

Шаваш согласился с такими доводами.

– Надо было б унести из усадьбы взрывчатку, – проговорил Адуш извиняющися тоном, – но кто ж знал?

Следы беглеца, конечно, были затоптаны, и крестьяне клялись, что в начале пожара из управы взлетела яшмовая колесница, запряженная серебряными лебедями.

В тот же день, однако, у деревенской харчевни Шаваш нашел зарезанного стражника. Но только через неделю, поразмыслив про арест Арфарры, и про сплетни о госпоже Архизе, которую видели близ сторожки отшельника, и о молодом разбойнике, ограбившем аравана Фрасака, и жившем при этом отшельнике, и сличив приметы, он сообразил, что произошло, – и если бы в тот миг, когда он это сообразил, перед ним была госпожа Архиза, – он задушил бы распутную суку собственными руками, не считаясь с неодобрением местного общества.

Глава девятая,повествующая о том, как Киссур огласил доклад в зале Ста Полей, и о том, что из этого вышло

Шимана Двенадцатый, наследственный глава «красных циновок», все время боялся, что единоверцы будут упрекать его в жажде стяжания и в том, что, приобретая преходящее богатство, он вкладывает его в станки и мастерские, а не тратит с пользой на милостыню и наслаждение. Ничего, однако, такого не наблюдалось: сектанты богатели, и число красных циновок возросло в столице в десять раз, а в провинции Кассандане – в сорок три раза, так как владельцы мастерских давали работу в первую очередь единоверцам.

Тут, однако, между «красными циновками» некоторые стали рассуждать, что нельзя изображать бога с помощью идола, поскольку бог нерукотворен, а мир сотворен дьяволом. Притом богу вся вселенная мала: как он может поместиться в куске камня? Так что тот, кто молится изображениям, молится бесам.

Шимана обеспокоился и послал разъяснения, что, поклоняясь картине, мы поклоняемся не изображению, а тому, кто изображен; что картина есть книга для неграмотных и что мир бы обнищал без картин во всех смыслах. Новые учителя стали по поводу разъяснений злословить, и один из них рассказывал, что встретился с Шиманой, и Шимана ему сказал:

– Ты, конечно, прав, но ведь мы все – ткачи и вышивальщики. Если не изображать на тканях зверей и людей, это даст невиданное преимущество конкурентам.

Проповедник этот был отъявленный лгун, потому что Шимана, хотя и вправду думал именно так, ничего подобного никогда б не сказал, да и человека этого в глаза не видел.

Сердце Шиманы затяжелело от беспокойства и от общей бессмысленности происходящего. Вот если бы эти новые проповедники, «отвергающие идолов», хотели бы отнять у него власть или мастерскую. Тогда все было бы понятно. А тут что? Словно люди собрались посмотреть общий сон.

По совету матери Шимана созвал собор. Пришлось потратить деньги в количестве, необходимом для обустройства двух новых мастерских по восемь станков каждая. Собор принял предложенный Шиманой умнейший компромисс. Постановили, что, с одной стороны, Изображение не есть то, что оно Изображает, и что всякая Вещь есть Зеркало, в которое глядится Господь. Стало быть, в картинах самих по себе вреда нет.

Но, с другой стороны, все зависит от способа, каким картина делается. Если изображение из камня, или из растительных красок, то оно правомерно. Если же это вышивка, то человек, который ее делал, прокалывая иглой изображения птиц и животных, приучался в душе к убийству. Отсюда вытекал компромисс: изображениям из камня и красок поклоняться, вышивкам – нет. Индиго, как растительную краску, использовать, а кошениль, как животную, запретить.

Компромисс был умнейший потому, что Государь является народу в белых одеждах, нешитых и невышитых, и самое страшное в новой ереси было то, что «отрицающие идолов» отказывались кланяться изображениям Государя. Теперь же оказывалось, что как раз Государю кланяться можно.

После этого компромисса толков стало три: «отрицающие идолов», «признающие идолов», и «нешитые».

Все разъехались, а через месяц первый министр повидался с Шиманой и показал ему донесение о том, как «нешитые» разорили в лосских храмах всех идолов, кроме Государевых, в нешитых одеждах, при чем идолы вопили чрезвычайно громко: «Горе нам, поганым и несуществующим!»

Затем первый министр расcказал Шимане басню о дереве, к которому прилетали кормиться перепела, и о лиане, которая начала расти вокруг дерева. Один мудрый перепел, увидев лиану, предложил выклевать ее, пока мала, но стая его не послушалась. А когда лиана подросла, пришел охотник, взобрался по лиане и расставил в ее листве силки, в которых и погибли небрежные к лиане перепела. Министр намекнул Шимане, что перепела погибли от лианы, которую нетрудно было выдрать в молодости. Шимана вздохнул и сказал, что созовет второй собор на предмет избавления от лианы.