Читать книгу "Огненный плен - Вячеслав Денисов"

Когда шофер упал окровавленной головой на руль и машина завыла, мы бросились вперед.

Мазурин, схватив за шиворот шофера, убедился, что имеет дело с трупом, и вышвырнул тело на землю. Я, схватив за ручку дверцы, рванул ее на себя.

На меня смотрели обреченно и затравленно серые глаза немецкого офицера.

Я скорее почувствовал угрозу, чем увидел ее…

Отскочив в сторону так, что оказался за машиной, я услышал выстрел. Пуля прошила захлопнувшуюся дверцу в том месте, где стоял я.

Подняв автомат, я сделал еще одну очередь. Теперь уже с метра.

С офицера слетела фуражка и, как белка, стала скакать по спинке сиденья шофера. А потом завалилась куда-то… Мазурину под ноги.

— Сдурел?! — заорал он, вращая своим бешеным глазом. — Взял бы чуть влево, и мои яйца разлетелись бы, как брызги шампанского!..

Снова открыв дверцу, я взял офицера за шиворот и толкнул вперед.

Какая встреча…

На меня снова смотрели серые глаза.

Как тогда, исподлобья…

— Новые времена диктуют новый порядок жизни, оберфюрер, — сообщил я ему, свистящему легкими. Сквозь пулевые отверстия из него выходила жизнь. — И смерти.

Он был еще жив. Он слышал меня, я знаю. Губы оберфюрера шевелились. Наверное, он говорил о том, что совершил ошибку, не выдав меня во время расстрела командиров в Гереженивке.

— А вы думали, что будет иначе?

Он дрогнул щекой, и взгляд его стал покрываться пеленой…

— Хватит обсуждать с трупами ситуацию на фронтах, врач! — разозлился чекист. — Вы видите под ногами вашего чемоданчик? Хватайте его, и уносим отсюда ноги. Это не два связиста, за эту птицу нас будут искать даже в жопе у белого медведя в Арктике!

Прихватив чемодан и обновив комплект обойм, я отошел от машины. Следом за мной ринулся в лес Мазурин. Он нес в руках обоймы и ранец шофера…

* * *

Лес Умани был против нас. Он хлестал меня по щекам ветками, ставил подножки скрытыми в траве корягами, швырялся липкой паутиной… август — время паутины. Ею был покрыт весь лес. Пока бежали, я обратил внимание на то, что находимся не в березняке, а в липовом лесу. Лишь изредка, белея стволами, стыдливо жались, как проститутки в солдатской казарме, березы.

Уставая, мы переходили на шаг. Когда сердце успокаивалось и дыхание выравнивалось, мы снова частили ногами… Но вот появлялись круги перед глазами, и один из нас сбавлял ход, чтобы передохнуть…

Удача захлестнула меня адреналином. Думаю, то же самое происходило и с чекистом. Силы прибывали от одного только представления о том, что я оказался сильнее, мудрее, ловчее.

Бежать, бежать… бежать… Сколько я еще буду озабочен этой мыслью?

Я посмотрел на Мазурина. Он был одним из тех, кто знал правильный ответ.

И вот настал момент, когда двигаться дальше было невозможно. Силы вышли сразу и все.

— Все, Касардин… — услышал я и понял, что вот уже несколько дней кряду мы с этим человеком живем одним организмом.

Минуту или две мы лежали на траве, переводя дух. Я завалился на спину и посмотрел на небо. Надо мной огромная серая река стремительно несла свои воды. Очень похожее на весеннюю мешанину после начала хода реки небо ползло на юг. Тяжелые тучи готовы были вот-вот прохудиться и высыпать свое содержимое прямо на меня…

— Мазурин, где Юля?

Помедлив, он открыл ранец шофера и ответил:

— Дома твоя Юля. Ничего с ней не случится…

— То есть она не на государственной даче до конца августа?

— На всех Юль дач не напасешься… Ой, смотри, доктор, курица!..

— Ну да, ну да, — согласился я. — Столько родственников бегающих по стране носителей государственных тайн… На членов семей сотрудников НКВД бы хватило…

Он помрачнел. Не глядя на меня, повторил с упрямством, достойным лучшего применения, повторил так, что у нормального человека мог пропасть аппетит:

— Говорю: смотри, доктор, курица. Жареная, сука.

Я сломал стволом автомата замки на чемодане.

— Ой, смотри, чекист: вино. Красное. Сыр. Хлеб и ветчина.

Белье в чемодане полковника было абсолютно новым, и я с удовольствием переоделся. Разложил по карманам сигареты, зажигалку, остальное вывалил на траву. Одеколон, лезвия для бритья, таблетки… Таблетки!

Аспирин и обезболивающее. Спасибо, оберфюрер СС. Вот за это — большое человеческое спасибо.

— Башка болит?

— Немного, — картавя и жуя, ответил Мазурин. Я пальцем выковырял из пузырька таблетку и бросил ему, как собаке.

Закончив эти организационные мероприятия, я взял свою часть курицы и, обливаясь слюной, впился в нее зубами…

Мы были пьяны не от вина. Я шел и чувствовал, как внутри меня растекается блаженство. Боль приглушилась, я чувствовал ее словно издалека. А иногда и вовсе забывал об этом. Держу в руке бутылку бордо розлива 1935 года, прикладываюсь к горлышку и почти хрюкаю от удовольствия. Рядом бредет Мазурин и лакомится портвейном 37-го. «Мой» обер был гурманом в том смысле, что был не дурак выпить хорошего вина. Такого букета я не чувствовал давно. И я уже давно ничего не пил, кроме спирта, нет… я не пил давно такого хорошего вина с того момента, как побывал в берлинском кабачке перед войной. Хозяин, раздобревший пруссак, угощал меня и немецких докторов вином из личных запасов. Так я впервые отведал вина 1900 года. И еще он нам показывал бутылку, которую заполнил вином его отец в тот день, когда стреляли в Сараево в эрцгерцога. Пруссак клялся, что выпьет ее на свадьбе своего сына. Но через полчаса, разогретый собственным же хересом, раскупорил бутылку, и мы попробовали напиток того дня, когда началась Первая мировая. До начала Второй оставалось три года…

Если бы не война, я сказал бы, что мы неплохо проводим время.

И тут я услышал:

— Разумеется, не лично Сталин поручал дело Николаеву…

— Что ты сказал?

Думать, что Мазурин выпил и разговорился, было бы наивно. Такие люди не пьянеют — раз, и у него семья в заложниках — два.

— Кто такой Николаев — сявка, его на атасы бы даже не брали, случись что… Но я думаю, что по поручению Сталина кто-то его зарядил на выстрел. Это мог быть Ягода, больше просто некому. Последний перед убийством съезд партии был обескураживающим для Хозяина. Результаты голосования показали, что против Хозяина из делегатов съезда проголосовали почти две сотни. А против Кирова — семь человек… Это значит, доктор, что у коммунистов страны к концу тридцать четвертого сменилась ориентация на вождя…