Читать книгу "Танец на тлеющих углях - Инна Бачинская"

Он пошел на кухню. Достал из холодильника бутылку водки. Разлил по стаканам. Принес, сунул Васе в руку. Задумался на миг – что бы сказать такое, берущее за душу и жизнеутверждающее?..

– Давай, Василек! За нашего Всеволода Рудницкого! За мазилу Севу Рудницкого! Мы обещали ему вечную жизнь, и мы свое обещание сдержим. До дна!

Глава 27

Ultima ratio[10]

Ирина бросилась навстречу, обняла его, заплаканная, она смотрела неуверенно. Ему казалось, что перед ним жалкая тень, неудачная копия той Ирины, которую Алик Дрючин называл женщиной с одной серьгой. Сейчас на ней вообще не было серег и выглядела она усталой и потухшей. Он так пристально смотрел на нее, что она наконец забеспокоилась, проверила пуговички на блузке, пригладила волосы. Что?

Шибаев, подсунув под себя подушки, полулежал на громадной тахте, накрытой тонким шелковым ковром. Ныла рана, и он невольно держался рукой за грудь. Ирина сидела рядом.

– Что с тобой? – спросила она в третий или четвертый раз. – Сашенька, что с тобой? Я же вижу! Ты что-то скрываешь! – Она всматривалась в него беспокойно.

– Не говори ерунды, – отвечал он, думая, что нужно было выпить обезболивающее.

– Ты не хочешь ехать со мной?

– Ира, это глупость, давать ему деньги. Ты понимаешь, что он может оказаться убийцей? Это опасно, да еще и в таком месте.

– Ты сам говорил, что убийцы не бывают шантажистами!

– Как правило. Но бывают исключения.

Она заплакала.

– Если ты не хочешь ехать…

– Я поеду, но думаю, это глупость.

– А что же делать?

– Я бы позвонил Астахову.

– Да он ненавидит меня, твой Астахов! Он считает, что я убийца! Если запись попадет к нему в руки…

– Ну и что? Тебе так важно, что он о тебе подумает?

– Но это же мотив, как ты не понимаешь? Он сразу решит, что Толю убил…

– Я?

– Или мы вместе!

– Ира, все не так просто. Существуют улики, доказательства… Ты ставишь все с ног на голову.

– Алиби! – воскликнула она. – У тебя есть алиби на вечер девятого ноября?

– Нет у меня алиби. Но это не меняет дела. Возможно, он убийца. Убийца и шантажист.

– Может, Толя сам позвал его или они были знакомы…

– Может. Меня позвал, его позвал… Ты понимаешь, что унести видеокамеру он мог только в одном случае – если был там в вечер убийства. До моего прихода твой муж смотрел запись с «верхней» видеокамеры, и я ее забрал. А «нижней» там уже не было. Я не мог проглядеть – там ее действительно не было, иначе при обыске ее нашли бы. Значит, тот, у кого она сейчас, был там в тот вечер, возможно, до убийства. Вот об этом нужно рассказать Астахову. Речь идет о преступлении, тут уже не до репутации.

– Нет! Не только репутация. Это мотив… для нас!

– Мотив за неимением других фактов. А вторая запись – именно такой факт! А, кроме того, ты не допускаешь мысли, что он может попросту обмануть тебя? А если даже и отдаст запись, то где гарантия, что нет копии? Поверь мне, это дурацкая затея. Никому никогда еще не удавалось откупиться от шантажиста. Его можно только убить.

Шибаев пошутил, но шутка прозвучала зловеще. Обстановка была неподходящая для шуток.

Ирина зарыдала.

– Как ты не понимаешь! Если он убийца, он получит деньги и исчезнет! Ему нужны деньги, чтобы уехать! Навсегда!

Шибаев поморщился и вздохнул.

– Ты хоть соображаешь, что говоришь? Ты же умная женщина! Ты собираешься дать ему денег, чтобы он уехал! Ты в своем уме? Это же делает тебя соучастницей!

– У тебя есть пистолет? – спросила вдруг Ирина, и Шибаев понял, что она его не слышит. Помутнение рассудка, не иначе.

– Есть, но…

– Возьмешь его с собой!

– Нет. Ира, послушай… То, что ты затеяла, глупость! И она может плохо кончиться. Подумай хотя бы о деньгах, тебе их не жалко? Эта запись не стоит такой суммы, она вообще ничего не стоит!

– Он сказал, у него не только запись!

– Что еще?

– Он не сообщил.

– Врет он, иначе бы сказал. Позвони Астахову, Алик говорит, он не дурак.

– Нет! – Ирина ткнулась головой ему в грудь, и Шибаев охнул. – Что? – закричала она испуганно. Задрала его свитер и увидела повязку. – Что это? – Она отшатнулась. – Откуда?

– Ничего.

– Сашенька! Что случилсь?

– Подрался. Какие-то…

– С кем?

– Они не представились. Ничего страшного, доктор сказал, несмертельно. До свадьбы заживет…

…Ирина осторожно прилегла рядом с Шибаевым, скрутилась в клубочек. Оба молчали. Лежали, ощущая тепло друг друга.

Что-то недосказанное и тревожное висело в воздухе. Шибаев чувствовал, как она плачет, стараясь не всхлипывать. Испуганная и жалкая.

Стремительно вечерело. Наливались густой синевой окна. Часы в кабинете стали бить, и каждый мерный и сильный удар заставлял их вздрагивать…

В десять она поднялась. Он слышал, как она пошла в ванную комнату, и сразу же оттуда раздался звук льющейся воды. Он вспомнил, как она обрабатывала царапины на его лице перекисью, тысячу лет назад, там же – в своей розово-голубой ванной комнате. Она подтолкнула его, и он уселся на край ванны. А она стояла перед ним и держала в теплых руках его лицо. Стояла в красных атласных туфлях. В черной короткой юбке и белом свитере. Тогда тоже была драка. Тысячу лет назад…

От нее пахло горьковатыми духами и теплом. Тысячелистником. И он увидел белые ниточки на ее висках. И длинные сверкающие серьги, которые раскачивались в такт ее движениям. Дымчато-красный кусочек хрусталя, сизый и тускло-желтый. Они раскачивались и едва слышно позвякивали.

И она предложила ему кофе. А он отказался, шкурой чувствуя, что не нужно оставаться, надо бежать прочь изо всех сил. А потом согласился… неизвестно почему. Он помнит, как она обрадовалась тогда. Как заговорила поспешно о наступающей зиме, Новом годе и елке, как заглядывала ему в глаза, а руки ее так и летали, наливая ему кофе, придвигая сахарницу и протягивая серебрянную ложечку. А он корчился от своей никчемной роли платного соглядатая и жалел ее…

А потом была долгая прогулка за реку, и неяркий осенний день, и синяя холодная река, и сияющий песок пустого пляжа…

И первая их близость, как ожог.

…Они выехали за город на окружное шоссе. Шантажист сказал, что будет ждать в лесополосе у заброшенного моста. Шибаев чувствовал себя скверно. Боль пульсировала и усиливалась от всякой неровности дороги, и он прикусывал губу, чтобы не застонать.