Читать книгу "Ванна с шампанским - Елена Логунова"

Рука моя привычно потянулась к кобуре, тьфу, к сумочке на боку.

Не раздумывая ни секунды, я размахнулась и со снайперской точностью двинула типчика сумкой по затылку.

И вот что значит – регулярные тренировки: получился воистину сокрушительный удар! Крякнув, как птица-утица, типчик нырнул головой вперед, при этом он очень удачно стукнулся темечком о дверцу машины и в результате тоже вырубился.

Не теряя времени, я связала ему руки его собственным галстуком и поспешила привести в чувство Зяму.

– Где я? – слабым голосом спросил он, наскоро реанимированный целебными оплеухами.

– Все еще в Италии, – сердито сопя, ответила я. – И ты был прав: нам нужна веревка! Без веревки в этой Италии – как без рук!

Потом мы занялись нашим амиго. Пока мы волокли его в «Фиат», Санек очнулся и, не разобравшись в ситуации, начал было брыкаться. Но Зяма на него грубо рявкнул, и незабываемый русский мат волшебным образом успокоил буяна – не хуже маминой колыбельной.

Мафиозный типчик, напротив, нервно оживился. Мы с Зямой не были добры и добавили ему переживаний, утроив небольшую дискуссию на общепонятном пантомимическом.

Выглядело это так: сначала я задумчиво посмотрела на пленного, потом устремила вопросительный взор на Зяму, приложила пальцы, сложенные пистолетиком, к виску и страшным голосом сказала:

– Паффф!

Зяма тоже посмотрел на типчика, покачал головой, провел по горлу ребром ладони и страшным голосом сказал:

– Вжжжик!

Я перевела взгляд с горла Зямы на шею пленника, поставила один кулачок на другой, резко крутанула их в разные стороны и страшным голосом сказала:

– Хрясть!

Зяма сделал шаг в сторону, заглянул в пропасть, сложенными вместе ладошками изобразил ныряющую рыбку и страшным голосом сказал:

– Фффить!

Тогда типчик задергался, как припадочный, и Зяма сказал уже нормальным человеческим голосом:

– Дюха, его надо убрать.

И, хотя на пантомимическом мы обсуждали конкретные способы – как это сделать, я испугалась:

– Ты серьезно?!

– Абсолютно, – Зяма кивнул и рывком поставил типчика на ноги. – Стоя вместе со связанным мужиком на краю пропасти, мы выглядим очень подозрительно, на нас таращатся все проезжающие мимо, не ровен час, кто-нибудь позвонит в полицию. Давай его в машину!

– В салон или в багажник? – уточнила я, потому что в кино враждебных пленников перевозят преимущественно в багажниках.

– Да что ж мы, звери? Проявим похвальный гуманизм, – ответил Зяма и решительно затолкал типчика на заднее сиденье нашего «Фиата», попутно приложив его головой о крышу авто.

С идеями похвального гуманизма это сочеталось весьма своеобразно, но я воздержалась от комментариев, потому что вспомнила еще кое-что: я уже видела физиономию нашего пленника в окошке автомобиля!

– Зямка, ахтунг! – ахнула я. – Я вспомнила: этот самый типчик ехал в мини-вэне с кадавром! Помнишь, когда мы стояли у светофора?

– Значит, он точно из мафии! – братец неожиданно обрадовался. – Отлично! Будет время – расспросим его про кадавра, тем более что у нас теперь и переводчик имеется.

– Эй, переводчик, переведи-ка, что он там бормочет? – кивнув на пленника, спросила я.

– Молится, – угрюмо буркнул Санек.

Мы с Зямой переглянулись, весьма польщенные: «Ага! Испугался! Да: мы, Кузнецовы, – страшные люди!»

– А кому молится? – уточнила я.

Санек прислушался:

– Небесным покровителям узников и заключенных – святым Леонарду, Рохусу, Вальтеру, Варваре, Петру Ноласкусу и Анастасии-узорешительнице.

– Обойдется без узорешительницы! – сказала я, и Зяма согласно улыбнулся, а Санек – нет.

Видно было, что переводчик наш отнюдь не в восторге от такого пополнения компании. Он забился в угол и потребовал:

– Уберите его от меня!

– Что ж вы все «уберите да уберите», – проворчала я, напряженно размышляя, как бы сделать так, чтобы мы могли ехать дальше тихо и спокойно.

Придумала и потянулась к сумочке, при виде чего типчик, уже знавший, чего можно ожидать от моей боевой ручной клади, насторожился.

И правильно!

Я достала из косметички блистер с таблетками.

– Стрихнин? – преувеличенно заинтересовался Зяма.

– Откуда? Обыкновенное снотворное.

Я «склеила» ладошки, прижала к ним левое ухо и изобразила размеренный храп.

– Да что с ним разговаривать? Дай сюда! – нетерпеливый Зяма взял дело в свои руки.

Зажав пленнику нос, он вынудил его разинуть рот, забросил туда три таблетки, крепко стиснул вражьи челюсти и держал их сомкнутыми, пока пленник не проглотил «угощение».

Через пятнадцать минут типчик задремал. Через двадцать минут он уже спал как убитый, и мы продолжили путь в Римини.

Ехали без приключений и проблем, если не считать того, что спящий пленник на поворотах валился на соседа, и Саньку это очень не нравилось.

Привязных ремней на заднем сиденье нашего «Фиатика» почему-то не было, пришлось проявить смекалку. На подъезде к Римини мы остановились у торгового центра, я сбегала в хозяйственный магазин, купила большой степлер со скрепками – не для бумаги, а для строительных работ, – и аккуратно пришпилила пленника к сиденью по контуру пиджака. Вот как неожиданно пригодились мне навыки культурной офисной работы!

Зяма, пока я ходила за покупками, вышел из машины размяться. Вернувшись, я нашла его у газетного киоска. Братец кушал хот-дог и с энтузиазмом археолога, обнаружившего интереснейшие наскальные рисунки, изучал выставку свежей итальянской периодики.

Я встревожилась.

В последний раз такой огромный интерес к газетам Зяма проявлял на нашей семейной даче в Бурково, когда у него – при том, что закончились запасы туалетной бумаги – случилось сильное расстройство желудка.

– Ты хорошо себя чувствуешь? А то у меня есть таблетки и от диареи, – шепнула я ему на ухо.

– При чем тут диарея?! – Зяма моргнул.

– Ты так смотришь на газеты, что я подумала…

– А! Нет, дело не в этом, – братец постучал пальцем по витрине. – Смотри сюда! Узнаешь?

Я посмотрела и ахнула:

– Мамма миа! Это же наш кадавр!

На первой полосе газеты красовался портрет представительного итальянского синьора – носатого брюнета с бровями, как у нашего Леонида Ильича, и таким же важным выражением лица. Портрет был поясной, что не позволяло сделать выводы о фигуре в целом и о росте синьора, однако черная траурная рамка говорила сама за себя. Он уже никогда не подрастет, это точно.