Читать книгу "Любовь без обмана - Мередит Дьюран"

Она расправила ладонями простынь и непринужденно натянула ее на себя.

— Я тебя не понимаю, — сказала Минна.

Но возможно, она поняла его правильно. Наверняка. Об этом ей сказала и его легкая улыбка.

— Ты не хочешь признаться себе в том, что я тебе хоть немного нравлюсь.

— Ты мне нравишься, — сказала Минна, иронично выгнув бровь. — В этом нет никаких сомнений. Какие еще доказательства тебе нужны?

Он долго изучал ее лицо.

— Тогда сбрось маску. По своей воле.

Она вздохнула. Ее поразили не столько слова; конечно, теперь он знает, что с ним она играла свою роль. Нет, ее поразило то, что он спросил ее об этом. Подумал, будто она сделает это ради него.

Что она, возможно, хочет это сделать.

— Я такая, какая есть.

— Да, — сказал он, — Именно.

"Нет, — хотелось ей сказать. — Ты не понимаешь. С тобой я такая, какой хочу быть. Не тебе решать". Но Минна подумала о его шраме, и у нее не повернулся язык это сказать. Фин был так честен с ней.

Все, что она могла сделать, — молча ждать, пока он отведет взгляд, и удивляться собственному разочарованию, когда он отвернулся и стал собирать свои вещи.

К тому времени как они спустились вниз к ужину, эпизод в постели уже казался сном. Фин наблюдал, забавляясь, но с некоторой долей раздражения, как она снова вернулась в удобное для нее обычное состояние. Она сделала это с намеренной прямотой, весело болтая за бараньей ногой о своей верной собаке, о том, как опасны кошки, как мило выглядели бы его волосы, если бы он воспользовался ее средствами. А когда они вернулись наверх, она не пригласила его разделить с ней постель.

Он тоже не стал предлагать это. Он спал на полу или пытался спать: ему не давали уснуть тихие звуки, которые она издавала. Сегодня ее сдержанность произвела на него впечатление; она даже попыталась отрицать, что ей доставляет удовольствие проявлять ее. Но во сне, когда губы у нее приоткрылись, как у ребенка, ее тело утратило контроль над собой. Постанывание, невнятный шепот, шуршание ног по простыне — эти мелкие бунты, говорил он себе, говорят о приятных снах. Но чем дольше он прислушивался, тем более скептичным становился.

Он мог бы разбудить ее, не будь его собственные намерения так очевидны. Он хотел не только коснуться ее. Коснись он ее один раз, и он коснется ее опять. А он начинает понимать Минну Мастерс. Как книга на плохо известном языке, она постепенно становилась понятной, хотя каждая новая страница давала ему понять, что история будет более длинной и сложной, чем он ожидал. У нее есть свои планы и стратегия, и сегодня днем она изменила свое мнение о том, как он может вписаться в них. Он был рад этому. Он не намеревался позволить ей включить его в свою историю. "Еще неделя, и ты меня никогда больше не увидишь".

Всего неделю назад и он надеялся на это. Но теперь она пробудила в нем интерес к себе. И не просто интерес.

И вот он лежит тут, внимательно вслушиваясь в симфонию ее сна: вздохи, шепот, вот ее рука скользит по подушке, крахмальная простыня шуршит под ее белыми, прекрасными ногами. Она в самом деле загадка, как горный хребет, на который не удается взобраться, или озеро, которое на первый взгляд кажется чересчур глубоким, чтобы в него нырнуть. Но он провел не один год, покоряя, как топограф, сложные местности. Процесс был трудоемкий, требовалось кропотливо собрать бесчисленные мелочи, пытаться сложить из них целую картину, разобрать ее, как только заметишь дефект, сложить кусочки по-другому и начать все сначала. Но он хорошо подходит для такой задачи; ведь он как-никак сын Стена Гренвилла, и большая часть его жизни, насколько он помнит, прошла в попытках найти себе другое приятное времяпрепровождение, нежели пьянки и карты. Шелдрейк был первым, кто нашел лучшее применение его талантам, а Ридленд указал ему на еще один, но теперь он обнаружил, что хочет использовать их для себя. Он обратил все свое искусство на нее. И картина начала проявляться в долгие часы тьмы; он стал постепенно понимать: она не сложится как надо, если он не включит туда себя.

И ему показалось, пока он тут лежал, что карта Минны Мастерс перехлестнулась с его картой более глубоко и на более долгий срок, чем ему казалось. Нет другого способа оценить то, что он почувствовал сегодня, когда коснулся ее, неземное чувство совпадения, как будто, прижимаясь к ее телу, его собственная кожа начала сидеть на нем как нужно. Это напомнило удивительную историю, прочитанную им, когда он был мальчиком: как однажды, в давние времена, магнитные полюса повернулись и Земля изменила свое направление. Мысль о таком беспорядке напугала маленького Фина: ему мерещились компасы, потерявшие ориентир. Теперь он удивлялся, очарованный: может, его собственный компас потерял ориентир гораздо раньше, чем он догадался об этом?

Конечно, поворот на сто восемьдесят градусов начался не тогда, когда он открыл письмо Ридленда. Он вернулся мыслями назад, к тому первому моменту в Гонконге, когда он хотел ее и отшатнулся. Вот тогда, возможно, его полюса и сдвинулись. Пропустив мелкие признаки, сосредоточившись на других целях, он бранил себя за непокорные стремления, ошибочно считая их проявлением своей слабости. Пойми он тогда, что она достойна того, чтобы ее желали, он, возможно, нашел бы в себе мужество сделать то, что ей казалось таким естественным: оглядеться в запертой комнате и обнаружить возможности, достойные того, чтобы ради них стоило разбить окна.

Он сел, пользуясь тем, что лунный свет, проникая сквозь тонкие занавески, отражается в зеркале и заливает холодным светом ее лицо. Неужели желание может так преломляться, словно свет, становясь сильнее, когда прыгает от прошлого к настоящему? Чем дольше он смотрел на нее, тем больше все неудачные шаги в Гонконге, все моменты, когда она раздражала и смущала его, испытывая его терпение, и внушала ему сочувствие и желание, казались все более важными, пока более недавние события не стали казаться неотделимыми от давних, сливаясь в единый безбрежный поток все возрастающего откровения. Глядя на нее по-новому, он видел, какой большой путь он проделал и как изменился с тех пор, когда мечтал о таких милых хорошеньких девушках, как мисс Шелдрейк.

"Почему вы так со мной разговариваете?" — спросила она, и то, что он понял в тот момент, но не высказал ей, на самом деле было очень просто: "Я разговариваю с вами так, потому что знаю, вы все понимаете, и не знаю, как вы можете так легко к этому относиться".

Минна Мастерс понимала принуждение. Но она не поняла, что такое беспомощность. Ей хотелось узнать, как убить мужчину, но она не стыдилась своего желания, потому что доверяла своему суждению. Кровожадностью в женщине было бы странно восхищаться, и, возможно, он ненормальный с точки зрения общепринятой философии. Но не с точки зрения философии, которой руководствовалась она. "Я сама по себе", — сказала она, и это было не бахвальство, она на самом деле так думала и не извинялась за те меры, которые могла бы принять ради защиты своих интересов.

Нет, его восхищение ею не ошибка. Если уж на то пошло, это больше чем восхищение, или "восхищение" — слишком слабое слово для этого. Тогда менее элегантное слово: когда он смотрит на нее, он вожделеет ее. Она так замаскировалась, что никто не может ее разглядеть. Он сидел в темноте, смотрел на нее и никак не мог насмотреться.