Читать книгу "На боевых рубежах - Роман Григорьевич Уманский"

мужчин, и это мне, фронтовику, после двух лет, проведенных в действующей армии, кажется таким же странным и необычным, как и то, что я сам попал сюда и езжу в метро, хожу в театр. Театр всегда был моей слабостью. Представляете себе, я попадаю в хорошо знакомое вам небольшое здание МХАТа, вхожу в партер, который как-то по-особому даже пахнет, и наслаждаюсь игрой все той же старой гвардии, сколоченной Станиславским. Видел там Ольгу Аралову. Люди оборачивались и смотрели на ее два ордена, умело прикрепленные к белой шелковой блузке. Спасенные ею десятки бойцов на горящей Сталинградской земле снова в строю. Но здесь их нет, и некому поведать о совсем недавних Ольгиных фронтовых буднях, которые Шестаков именует подвижничеством. Ради бога, прошу не читать эти строки Паше Аралову, иначе и без того его курносый нос еще больше задерется кверху, и тогда можно будет вешать на него обмундирование».

Приехавшие с Миуса командиры батальонов Кувакин и Михайлов, прочитав письмо, до того расшумелись от радости, особенно Виктор Петрович, что полковник Пузыревский пригрозил:

— Крикуны, сейчас пожарников позову и водой успокаивать вас будем.

— Оба вы хороши, — говорит сердито Аралов, вмешавшись в неожиданную словесную перебранку товарищей. — Лучше бы рассказали, что там у вас, на передовой, творится.

— На передовой как на передовой, стреляют, — с обидой заявляет Кувакин.

— Да я тебя не об этом спрашиваю. Я знаю, что на передовой стреляют. Ты не умничай, а скажи, фортификационные работы закончили? А минирование?.. Сделали, как советовал Артемьев?

— Что мне Артемьев? Я сам с усам, — горячится Кувакин и, посмотрев вокруг — нет ли кого из посторонних, — говорит: — Ты у меня, Паша, все про оборону допытываешься. А знаешь, что мы скоро наступать будем?

В комнате сразу воцарилась тишина, правда, ненадолго.

— А ты почем знаешь? — спрашивает Фомин, отложив в сторону бритву и подбежав к Кувакину с намыленным лицом.

— Очень просто, — ухмыляется Виктор Петрович, — знаю, раз говорю.

Снова пауза. Одни только мухи беспрерывно летают, и в ушах стоит какой-то звон, довольно-таки неприятный и назойливый.

— М-да... подготовка к наступлению закончена, — медленно, но с серьезным видом знатока заявляет до сих пор молчавший Михайлов. — Вот только не могу сказать, где будет направление главного удара. Поговорить бы об этом с новым командующим фронтом Толбухиным, но...

— Направление главного удара будет там, где теперь находится наш Лосев, — перебивает Тандит. — А наше дело здесь подыгрывать. Согласны, братцы?

Но дружного ответа не получилось. Каждый, видимо, по-разному рисовал в своем воображении день нового наступления.

Общее молчание нарушает все тот же неугомонный Виктор Петрович.

— Все-таки, — говорит он, — завидую я нашему поэту Лосеву. — Он как-никак всегда на главном направлении находится.

— Ничего, не волнуйтесь, — советую я Виктору Петровичу, — придет время, все узнаем. А сейчас пойдемте в оперативный отдел к Пузыревскому и решим неотложные вопросы, из-за которых вы, кажется, сегодня к нам и пожаловали.

Херсон и Каховка...

Наступление наших войск в июле 1943 года на Миусе, в районе Куйбышева, началось, как обычно, с сильной артиллерийской подготовки и интенсивной утюжки переднего края противника штурмовиками. «Илы» работают на глазах у бойцов, которым любо-дорого наблюдать, как они истребляют фашистов.

За два дня кровопролитнейших боев наши части прогрызли небольшую брешь в мощной, оборудованной по всем правилам современной полевой фортификации и сплошь заминированной позиции гитлеровцев.

Саперный батальон Бориса Михайлова, к которому я «приставлен», разминирует частью сил полосу в центре наступления, а одной ротой ведет подготовку к оборудованию временного полевого управления штаба фронта. Сюда связисты начинают протягивать кабель. В батальоне находится и Лазаренко. Вчера вечером он сообщил печальную весть о гибели комбата Могиляна. Майор был на переправе, которую содержал его батальон в районе Матвеева Кургана. Во время налета немецких бомбардировщиков он не успел укрыться и был убит несколькими крупными осколками. Перед моими глазами сейчас встает образ этого исключительно подвижного, смелого и умного командира.

Там же при бомбежке погибла лучшая связистка из роты Лазаренко.

— Помнишь, я как-то тебе рассказывал, как мы принимали ее в партию? — говорит Лазаренко. — У нее на Житомирщине, в деревне, одна мать осталась, а сестренок гитлеровцы в Германию угнали.

— Да, припоминаю.

— Она все мечтала увидеть мать, сестер, свою Украину, и вот — на тебе — погибла еще одна чистая, светлая жизнь.

К ночи к нам приехал генерал Петров. Он расстроен. Его адъютант, тщательно замаскировав во дворе среди редких вишневых деревьев «виллис», взволнованно рассказывает:

— Полковника Горшкова нет в живых. Мы с генералом сейчас едем оттуда, из 28-й армии. Как ни странно, а Горшков подорвался на дороге по ту сторону Миуса, которую разминировали его же саперы и по которой до него уже ходили машины.

— Как же так получилось? — спрашивает, не понимая этого, Лазаренко.

Но тут в разговор включается сам генерал, немного отдышавшийся и успокоившийся.

— Немцы хитрить начали. Они теперь часто мины на дорогах закладывают поглубже. Их и обнаружить труднее, одна-две машины пройдут нормально, а, смотришь, третья — и подорвется. Так погиб и Горшков.

Иван Андреевич попросил поесть. Пока повар там что-то подогревал, генерал помыл руки, сел за стол и стал диктовать адъютанту текст телеграммы в Москву Воробьеву о случившемся.

Тут подоспели из района разминирования Борис Михайлов и его заместитель по политчасти Николай Спиридонов. Оба в пыли, грязные, одни только глаза светятся.

— Ну, как ваши успехи? — интересуется генерал, придвигаясь поближе к столу. — Слыхали про Горшкова? Что вздыхаете? Надо бдительнее быть при разминировании.

Поев горячего наваристого супа, Иван Андреевич хвалит повара, а у того от радости глаза вспыхнули.

— Что там за шум? — спрашивает Петров.

— Знаем мы этот шум, товарищ генерал, — авторитетно заявляет повар и первым убегает во двор. Вслед за ним выскакиваем и мы, занимая места в свежеотрытых щелях. Немцы бомбят близко, совсем рядом. 

— Товарищ генерал, вы